Актер! Работай над собой!

Рейтинг: NC-17
Предупреждение: ненормативная лексика, глум

- Любезный, - произнес Константин Сергеевич Станиславский, недовольно фыркнув в нафабренные усы подошедшего официанта, - Водочки бы мне…

Официант понимающе улыбнулся и отпрянул, протянув, однако, прокуренную желтую ладонь за чаевыми.

- О АЛЧНОСТЬ!! – громовым басом произнес Константин Сергеич, возвигая свою мощную фигуру над столом, - ТЫ…

Официант кисло ухмыльнулся и побрел прочь между столиками, бормоча под нос: «Ух уж мне эти актера… как на чай, так хуй, а как водки – так до хуя…»

На кухне он доложил метрдотелю:

- Господин Станиславский пришли. Водки требуют и декламацию хотят разводить… А чаевых не дают. И, чуется, заказ не оплотют. Как завсегда.

- На хуй!! – вздрогнул метрдотель, - Подай ему что просит, а то ведь от посетителей стыдно… авось нажрется и в театр поедет…

В это время в зале раздался подозрительный нарастающий шум. Метрдотель отпихнул официанта и вылетел из кухни.

- Ёб твою мать, - с чувством произнес он, - Да за какие грехи…

В залу величественно, пожалуй даже слишком величественно, из чего можно было сделать самые неутешительные выводы, вплывал дородный господин с ухоженной бородой, постоянно беседующий сам с собою на театральные темы. Приблизительно так:

- Так вот, брат мой Данченко, о чем бишь я? Да! О падении нравов в актерской среде.

- Да шо ты говоришь, Немирович? За кулисами ебутся?.. И шо ты колготисся – завсегда оно так было, на то и кулисы в кеятре…

- Эх, брат…кабы только за кулисами, полбеды. А то ведь и на сцене! Во время спектакля, сукины дети, сам Государь Император в ложе сидит, а статисты столпились, падлы, в кружок… с чего бы? Смотрю – а там ебутся! Ну где ты, брат Данченко, видел, чтоб римские легионеры еблись?..

-  А шо? Не еблись? А откуда ж тогда их так много было?..

- Да почем я-то знаю, откуда! Пусть их плодятся, как хотят – но не моей же сцене!.. А обнаглели, обнаглели до чего!! Я им после спектакля говорю: «Тэк-с, уважаемые статисты Целко и Залупченко! И что сие означало?.. Иль вы не знаете, что театр – храм?» А они мне: «Владимир Иваныч, чего с нас спрашивать, с древних греков, у них ить и храм любви был, специально для ебли заведение Афродиты Ивановны Милосской…» В душу насрали, стервецы!!! – бас Владимира Ивановича заставил заплясать рюмки на столиках, - ГРЕКИ, СУКИ! Я их спрашиваю – вы пьесу читали, бляди, или нет? Коль вы на хуй римляне – какие в пизду греки?? Разврат!!!

- Да шо ты, Вовик… ну когда актера пьесу-то читали?.. нету таких актеров… Эва, удумал! А коль ты такой умный, Вова, так скажи мне, хто раньше появился – греки или рымлянцы? А?!

- Да иди ты на хуй, брат Данченко… не путай меня своим малоумием! Самого из третьего класса гимназии вытурили за неуспешность и амуры с учителем латыни Харченкой…

- А то як же. Вытурили. Вместе со мною. Я тоже был хлопец гарний…

- О да, брат. Ты имел с Харченкой французскую любовь в рекреации, - бас Владимира Ивановича перешел в вибрирующий волнительный тенор, а в ухоженную бороду скатилась искренняя актерская слеза:

- Ах, Харченко! Елпидий Калистратыч! Первая любовь… Тургеневские трепетные чувства вызывал он во мне… сколь очаровательно посасывал он кончик своего пенсне на уроке… сколь мудрые советы мне давал – Фортуна нон пенис, Володечка, говорил он мне, ин манум нон реципис…

- Шо означает судьба не хуй, в руки не возьмешь… и то верно, братец… А мне особливо нравились его волосатые яйца – ну шо твой кокос! Орех такой, знаешь, заморский из лавки колониальных товаров…

- Ты мне за его яйца не пизди, брат Данченко. Я их видел, а не только воображал, как ты например… не оскверняй мою святую память, не то…

Очевидно, собеседники не пришли к единому мнению по поводу сходства тестикулов давно покойного Елпидия Калистратыча с заморским косматым орехом из колониальной лавки, обиделись друг на друга и перешли на кулачки: Владимир Иванович как-то странно подскочил на месте, по-петушиному выпятил грудь в пикейном жилете и грозно взревел, бия себя кулаком в бороду, лоб и другие удобные для этого части.

Завсегдатаи «Славянского Базара» дружно зааплодировали. А к дерущемуся Владимир Иванычу, грациозно вильнув задом, с елейной улыбкой подскочил Константин Сергеич и вокликнул, кося глазами:

- Ах, Владимир Иваныч! ВЕРЮ!!! Верю, милый, не нужно этого… вовсе лишний такой аффект… Я готов предложить вам ангажемент на самых лучших условиях…

- Какой нахуй ангажемент, Костенька, опять упился, что ли, я сам себе театральный директор, - вкрадчиво ответил Немирович.

- Только за поебаться, - обрубил грубый Данченко, - Ебля – первейшее дело. А деньги нам не нужны. Мы сами с деньгами.

Константин Сергеевич всплеснул руками, и на лице его отразилось фальшивое умиление актерским талантом друга. Найдя свой жест неубедительным, он всплеснул и умилился еще раз, в результате чего младший сын близкосидящего графа Елдырина, четырнадцатилетний воспитанник кадетского корпуса, не по-военному разревелся с испугу.

- Чистая детская вера, - мечтательно пролепетал Константин Сергеевич, пристраивая руку Владимира Ивановича себе на грудь, - Я всегда говорил, что актеры должны учиться у детей, которые столь тонко чувствуют грань меж театральщиной и правдой, что…

- Хорош пиздить, Сергеич, - заметил Владимир Иванович, - закажем кабинет и… поговорим о падении нравов. Надобно как-то вместе решать. Нравы падают и падают, не театр, бордель, а ты мне тут про детей каких-то… я своих отправил на завод фабриканта Хуйзер-Гессена в Швейцарию, авось в люди выйдут… и тебе советую..  пойдем, пойдем, не стой тут, как луч света в темном царстве…

- А Ольга Леонардовна, - пыхтел Константин Сергеевич полчаса спустя, заваленный Намировичем-Данченкой на диванчик в кабинете, отделанный замусоленным бархатом, - заявила днесь, что мои мужеские достоинства оскорбляют ее эстетическое чувство…

- А Ольга Леонардовна – блядь, каких свет не видел, - отозвался Немирович, нервно кусая бороду и стаскивая с друга штаны.

- Блядь, душенька, блядь! – дернулся Константин Сергеич, - Бедный Антон Палыч… наивен как дитя… Предлагаю, любезнейший, запретить в театре блядство, и дело с концом!..

- Запретить оно хорошо, - прокряхтел Данченко, засаживая ему, - Да без актеров ведь останемся!

- Какая у тебя благородная задница, друг мой, - заметил Немирович, - Аристократической формы…

- Точно! Хуй даю на отсечение, - подтвердил Данченко, - Давеча ебал я великого князя – которого, не скажу, моветон – так у него, не поверишь, жопа что у Заиграя…

- У какого… заиграя? – с присвистом поинтересовался Контстантин Сергеич.

- Да кобель борзой батюшки моего… вот и у князя такая ж жопа, только что без хвоста, помилуй мя грешного – тощая, вислая и пегая к тому ж!

- Это ты загнул, Володечка! – нервно хихикнул Константин  Сергеич, - Не верю! Где ж это бывает – пегая жопа?..

- Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим муд… стой, куда те?!

От слишком экспрессивных движений Владимира Ивановича Станиславский отчего-то свалился с дивана и заметил, валяясь под столом:

- Это ты, батенька, зря!.. Что уж ты.. словно Качалов какой…temperament!

- Тэк-с!! - рявкнул Немирович.

- Какой еще на хуй Качалов тебя ёб?! – в лучших традициях Томазо Сальвини в роли Отелло поинтересовался Данченко.

- Ах, - защебетал Константин Сергеич, самым естественным жестом пряча покрасневшее лицо в скатерть, - Ты так ревнив, мон шер… стой, не туда суешь…о, да! Да!.. Качалофф это английский сеттер моего дядюшки, привозной… еще не опсовел и зело игрив, но в поле, в поле! Стоит мертво, дает…тьфу, подает отлично! И со всем теа…со всею псарней делает flirt!

- Да хуй с твоим сеттером и флиртом, мы сюда за делом пришли или так, поеба… В смысле, водку жрать?! – взревел Владимир Иванович, демонстративно обрызгав фрак  Константина Сергеича сзади, - Дело говори, Костя, дело! У тебя ж не голова, а заседание Сената!..

- Ну, я так мыслю… ты стерлядочкой-то закусывай, Иваныч, дивная стерлядь у них тут… я мыслю, надо нам с тобой обьединить наши храмы Мельпомены… заебался я, ангел мой, с генеральной репетиции бегать к тебе ебаться через пол-Москвы… Это одно. А кроме того, запретить, в самом деле, это блядство… каждый пусть приходит в театр за два часа до репетиции. И гримирует не только харю, но и…душу! И работает в своей уборной над СОБОЙ, а не над Ольгой Леонардовной Книппер!.. А то пол-театра ей помогает настроиться, понимаешь, и вырастить зерно…блядища-то! А статисты потом по два акта с эрекцией на сцене стоят…

- И то верно… - заинтересованно протянул Немирович, жуя кулебяку с капустой.

- Да, - продолжал, вдохновляясь, Константин Сергеич, - а Качалову запретить ебаться вообще! Мало ему гимназисток, так он выше метит! Самолюбование и каботинство!

- Выше эт куда? – поинтересовался Данченко.

- Мало ему антрепренера, помрежа наконец, ему главре…о, батенька, ну какой я главреж при таких порядках?.. – захныкал Константин Сергеич, отлепляя от носа половину кулебяки.

- Не боись, душа моя, - утешил его Данченко, отправляя в рот эту самую половину, вполне еще годную к употреблению, - Я тебе в театре для чего?.. Именно. Для порядку. А Качалову жалованье урежем… а может, еще что-нибудь, если только увижу, что эта блядь к тебе…

- Ты так ревнив, ангел мой, - доверчиво прошептал Константин Сергеевич, ощущая, как борода друга щекочет его подбородок, - А Васеньку не обижай, мон дьё, он талант…

С утра работали над этюдами.

В дальней гримерке безутешно рыдал Василий Иваныч Качалов.

- Ты чего, Вася? – спросил Москвин, потирая лиловый от напряжения нос.

Качалов не ответил, только плечи затряслись сильнее…

- Вася!.. право, оно того не стоит! Великий Рыбаков Николай Хрисанфыч чего говорил, помнишь, нет? Ты, говорит, и я, говорит, умрем, говорит…

- Э…ик! Э…ик!...этюд…

- ЧЕГООО, бля?! – взревел Москвин, - Какой этюд? Из-за говна…да ты актер волею Мельпомены, Васька, на хуй те этюды! Забей! Пошли в буфет…

Икая и содрогаясь, Качалов по-братски обнял товарища и рассказал о том, что давеча порешил отъебать, как всегда, Константин Сергеича в первой гримерной, да и тот вроде бы был совершенно не супротив такого развития событий, но тут, как на грех, принесло этого бородатого хуя в штанах со штрипками…

- Это кого, мецената Амвросьева, что ль? – прогудел Москвин.

- Немировича, бляяяя… с Данченкой…

Далее случилось страшное. Владимир Иванович Немирович-Данченко тигриным взором посмотрел на бодро торчащий хуй юного таланта Васи Качалова и страшным голосом произнес:

- НЕ ВЕРЮ!

Актерское состояние Васи вмиг сменилось, хуй упал, а цепкая эмоциональная память театрального гения запечатлела навсегда тот факт, что великий Немирович НЕ ВЕРИТ в то, что Вася не импотент…

- А теперь уже, -  всхлипывал Качалов, - я и сам в это не верю… ыыыыыы… Иван Михалыыыч… да чтооо ж этооо…о…О-о?.. Иван Ми…Ванечка… тише, родной, понежнее… а, бля.. сука… чудотворец… ааааа!

Иван Михалыч Москвин вынул член юного гения из своих трагически вырезанных губ, но только для того, чтоб сказать:

- Вася, на хуй всю эту этику… Как играли всю жизнь что бог на душу положит, так и будем играть…