…С кем бы он теперь ни имел дела –
пусть и с блонди – нет, особенно с блонди, с их
равнодушно-высокомерным, сквозь-тебя взглядом – ему то и дело лезли в
голову неподходящие мысли. Хотелось, например, спросить у собеседника
– а не знает ли он, случайно, с его-то взором многомудрым - что значит
«быть вне». Вне чего? А всего. Это просто когда ты шляешься бездомной
тенью, а то, что составляло твою суть, душу, личность – все это не
здесь. Настолько не здесь, что в Танагуре ты ведешь себя как в Цересе,
или наоборот, потому что тебе в принципе все равно, какие стены тебя
окружают, какие волосы у собеседника, какое впечатление ты производишь…
Он не сразу дошел до такого. Нет.
Пытался удержаться. Пока ему не начало казаться, что башка
превращается в системный блок.
Постоянно зависающий, к тому же.
Забитый глюками, плотно, как новая пачка – сигаретами.
- Надо же. Я превращаюсь в Юпитер.
«В придурка ты превращаешься. А что до
глюков… ну, тебе ли не знать: фигню ввел – фигню получил…»
- Да-да. Превращусь в Юпитер – и тоже
создам себе мир по вкусу. В нем тоже будут блонди. Целых…один.
Пальцы стукнули по клавиатуре, и на
огромном мониторе появилось лицо. Голубые глаза смотрели презрительно,
от монитора повеяло холодом, словно из раскрытой морозилки. Тебе не
нравится стаут, да? Впрочем, ты вряд ли его пробовал. И уж не
попробуешь.
Откуда-то издалека раздался телефонный
звонок, и рыжий человек с красными от бессонницы и монитора глазами не
сразу услышал его. Трубка показалась тяжелой. Мудак, кто тебе не дал
включить автоответчик?..
- Да? – он не узнал собственного голоса.
Блин, с таким голосом в мебель точно не взяли бы. Бокалы трескаются.
- Это прачечная? – деловито
поинтересовался прокуренный женский голос.
- Хуячечная. Это Синдикат.
- Ой-ей-ей, извините!!!
- Ничего.
Синдикат, конечно… придумал, тоже.
Он нажал кнопку на автоответчике,
прокашлялся и заговорил.
Утром следующего дня он с кривой
усмешкой прослушал автоответчик.
«Ты охренел, урод?!»
«Э… ээээ… ну что ж, я перезвоню позже..»
«Когда закончишь, перезвони мне, ты
понял кому? Райнеру!»
«Гы-гы! Я хочу это видеть!»
Дело было в том, что ночью кто-угодно,
набирая этот номер, слышал следующее сообщение, произнесенное
безукоризненно-вежливо, с мягкими, мебельными интонациями:
- Привет, вы звоните Катце. Извините,
но я не могу сейчас ответить на ваш звонок, потому что сливаюсь в
экстазе с Ясоном Минком, покойным Консулом Амой. Оставьте ваш
сообщение после гудка».
Вопрос цены, конечно… но хрен бы с ней,
с ценой.
Правильно. Эта истеричная выходка
дорого ему обошлась. Он потерял несколько выгодных клиентов. Плевать.
Все равно он не мог думать о работе. Его работа была из времен Ясона.
Странно, подумал он, разглядывая себя в
заляпанном зеркале над умывальником. Странно я выгляжу… будто бы стал
моложе, чем был до всего этого. Словно со смертью Ясона мое
время побежало назад. Бред, конечно. Глюк, конечно. Значит ли это, что
скоро у меня исчезнет шрам, подумал Катце. Да-аа… а там, глядишь, и
появится то, что я самоотверженно подарил государству Амой – свои
злосчастные яйца… а там я, глядишь, снова проснусь в интернате.
И все начнется сначала.
Стану ли я тогда жить так, чтоб все
пошло по тому же пути?..
Он действительно словно бы стал моложе…
но это была не его молодость. Никогда он прежде не чувствовал в
себе такой звенящей легкости, такого безразличия, никогда он не ощущал
в себе потребности взять и совершить какую-нибудь бессмысленную,
самоубийственную дерзость, потребности настолько сильной, что она
забивала даже чувство самосохранения… Припаркуй машину здесь. Ущипни
за жопу блонди. Неприятностей ищешь, дворняжка?..
Он привык быть незаметным – еще в
бытность свою мебелью. Позже это сослужило ему отличную службу –
потенциальные партнеры и клиенты по бизнесу, забив с ним стрелку
где-нибудь в баре или в холле отеля, сперва долго не замечали его, а
заметив, нервно усмехались. Он казался круче всех тех, кто обычно
заполняет собой-крутым слишком много пространства и дышит твоим
воздухом – всех этих «пьяный монгрел мне не брат, Юпитер не мама» -
просто потому, что ты настолько не видел его, что он мог наблюдать за
тобой уже много, много времени… и делать выводы. А то, что Катце
действительно видел много – и словно еще до встречи кое-что знал о
тебе – только работало на него.
Он действительно видел. Получив
от Амой – от Ясона – официальное разрешение поднять глаза от пола, он
уже не опускал их, впитывая то, на что некогда или нельзя было
таращиться мебели… А невидимость была так удобна…
Сейчас эта тонкий, но прочный доспех –
незаметность – трещал по всем швам и слезал лохмотьями, и происходило
это помимо воли хозяина. Катце чувствовал, что стал заметен – очень
заметен. Его видели. На него обращали внимание. Он нервировал
окружающих, заряжая пространство токами обреченности, бесшабашной
готовности на всё. А сам перестал видеть - потому что и
смотреть не хотел. Насрать ему было на партнеров, клиентов, блонди,
петов. Насрать на Амой.
Однажды он, поддатый, взял тачку до
дому и ехал, глядя бессмысленно-ярким, как пламя, взглядом в смазанную
темень за окном, и не повернул головы, когда темень вдруг мертво
прилипла к стеклу, и в ней разглядел он торчащие, как зубы в
битой-гнилой челюсти, дома Цереса. И не удивился. Не удивился и тогда,
когда рука водилы – садясь в тачку, Катце краем глаза сфотографировал
его – худой, зеленоволосый, с узким, как нож, изможденным лицом
– цепко легла на его бедро.
Катце медленно повернулся, и мужик чуть
отдернулся – больно уж резким был контраст… Тормознутая реакция – и
огнь пожирающий из глазниц…
- Что? – мягко спросил Катце, - И я не
понял. Я не просил везти в Церес, нет?..
- Ну, - мужик нервно покрутил носом, -
Ну да. Я отвезу тебя бесплатно… Я… Сколько ты хочешь?
- За что? – так же мягко, так же
невозмутимо, так же отрешенно. Гори, Церес, я смотрю на тебя.
- Ну ты что… маленький что ли?..
- Вот именно. По-моему, я слишком стар
для тебя.
Бледная рука крепче сжала худое бедро
Катце.
- Мне надоели эти щенки, - с необычной,
нелепой грустью в голосе произнес зеленоволосый, - Мне надоели эти
писклявые твари, я б их всех в толчке утопил, говнюки, малолетние
грязные тва…
- Тссс, - сказал Катце, - Ты очень
орешь.
- Да я, это… а! Ебись оно все… ты…
слушай, парень, ну ты это, если не хочешь, я тебя щас докину. Извини.
За твое «извини», подумал Катце, я
начал тебя уважать, хоть ты и никто, полноценный никто. Как и я.
Видимо, поэтому меня и занимают такие вопросы.
Мужик расценил его молчание, его улыбку
по-своему.
- Ты… ты как?..
- Я? Нормально, - Катце улыбался. Между
прочим, Ясон однажды несильно ударил его за такую вот улыбку. «Катце,
не делай ТАКОЕ умное лицо, хорошо?» - «Да, хозяин».
- Поедем ко мне? Поедешь?
- Да, - сказал Катце.
Когда они вышли из тачки, Катце сразу
вдохнул запах Цереса. И задрал голову – там было спасение от этого
запаха – черное, черное небо.
Квартирка у зеленоволосого была на
удивление чистой, хоть и неуютной. Впрочем, в Цересе уютных квартир не
бывает… а впрочем, когда ты маленький, ты еще хочешь туда возвращаться,
но потом быстренько вырастаешь из этого убогого, продуваемого всеми
злыми ветрами жилища. Уют возможен тогда лишь, когда человек любит
свой дом… а любой дом в Цересе – это Церес, это напоминание о
том, что из твоей жизни – изначально – ничего-ничегошеньки не вышло. И
не выйдет.
- Ну это, проходи, - сказал хозяин, -
Кстати, я Ральф.
- Я… Кэрт.
- Это настоящее имя? – да, не поймать
заминочку мог бы разве что глухой.
- Ага, - беззаботно откликнулся Катце.
Катце снова чувствовал себя мальчишкой,
но это было не его детство.
Он молчком отодвинул Ральфа с дороги и
зашел в ванную. Включил холодную воду, сунул под нее сложенную
лодочкой ладонь, плеснул в лицо. Поглядел в зеркало. Нет, пламя в
глазах не погасло. Разве водой потушишь. А лицо… В тусклом свете оно
казалось белым, а к щеке удачно, прикрывая шрам, прилипла красная
прядь… красная, похожая на струйку крови.
Катце сплюнул в раковину, завернул кран
и вышел. Ральф все еще ждал его – там же – разве что башмаки успел
снять.
Он пальцем тронул влажную красную прядь,
отвел ее к виску…
- Ох. А я и не заметил…
Катце опустил взгляд, и уголки его губ
сами собою приподнялись в гримаске иронии.
- Это тебя не портит, - Ральф, казалось,
говорил искренне. Он легко провел пальцем по шраму:
- Видно, у тебя была веселая жизнь, а?
- О да. Я так смеялся, когда заработал
его, - быстро ответил Катце, вскидывая на Ральфа горящие глаза.
- Ох, парень. Прости.
- Да не за что… Долго ты будешь еще
танцевать вокруг меня? У меня не так много свободного времени…
Как и ожидал Катце, Ральф часто задышал
от этих слов, взял его за плечо и повел к кровати, застеленной серым,
с грязными кистями покрывалом.
- Тебе будет хорошо, - бормотал Ральф,
- Ты кончишь, я обещаю… И не один раз…
- Ни одного раза, - сообщил Катце,
расстегнув ширинку, рывком стянув штаны вместе с трусами, - Но это не
должно тебя волновать, на самом-то деле.
- Ты – мебе…
- Экс.
Лицо Ральфа из банально-чувственного
стало по-своему заинтересованным – соединив в одной гримасе удивленные
глаза, брезгливо сложенные губы, хищно раздувшиеся ноздри…
К удивлению Катце, Ральф не выжал
скорость, хоть и завелся, от него прикуривать можно было, даже волосы
будто засветились, как та хитровыебанная лампа у Ясона – «зеленое дает
отдохнуть глазам», только Ральфовы зеленые лохмы торчком стояли и
слишком казались яркими, слишком.
Он попросил, чтоб Катце разделся. А
потом еще смотрел на него, иногда легко прикасаясь горячими кончиками
пальцев то тут, то там… Словно пытался разрешить какую-то загадку.
- Твой блонди ебал тебя? – спросил он
наконец, - Да?..
- Тебе-то что?
- Твой блонди ебал тебя?
- Да, - сказал Катце, - Да, отъебись
только. Ебал. В рот и в жопу. Что еще тебе надо знать?..
От слов этих, произнесенных мягким
голосом, без нажима, Ральф вдруг словно разозлился, изменив позу,
поставив ноги шире, словно для драки, и сузив свои блеклые глаза.
Катце знал, что сейчас разозлит его еще
больше, но все равно сказал:
- Может, тебе нравится ебать то, что
раньше принадлежало блонди? Тебе это нравится? У тебя крепче стоит от
этого?..
Но Ральф не разозлился. И вообще, слова
Катце вроде бы не произвели на него особого впечатления.
- Знаешь, - сказал он, - Мне плевать,
кто тебя ебал. Если даже блонди. Жаль тебя в таком случае. Почему вы
не можете жить на своем месте. Жить так, как надо, - он был смешон в
своей прямоте и горделивости, - Жить! Зачем вам нужно давать всем, или
позволить отрезать себе яйца, в вас это просто сидит, видно, сучата,
вам нравится, когда вас ломают и ебут, ебут и ломают, сами вы не
можете себе сделать жизнь, да?..
- Я б сказал тебе… что-нибудь, - сказал
Катце, - но от голого парня, которого ты думаешь, что снял, это смешно
будет слушать, да?
- Ты говоришь, как все эти бляди.
- Конечно. Ты, кстати, правильно понял,
я назвался другим именем. Мое настоящее имя – Катце.
Ральф очень комично застыл – с
приподнятыми бровями, с блестящими в праведном гневе очами. Дело было
в том, что год назад – это был его хороший год - он работал на того,
кто работал на того, кто работал на Катце.
- Ну, допустим, что я люблю, что меня
ломают и ебут, выражаясь твоим цересовским жаргоном. Давай, делай это,
Ральф. Пользуйся случаем.
Две минуты ступора.
- Это много, - сказал Катце, - Ты меня
утомил, Ральф.
Он неторопливо оделся, уже жалея
зеленоволосого всеми обиженного дурака, не умеющего даже ебаться без
предварительной пламенной речи… и тут Ральф все же сделал что-то – это
было довольно истерично – но в его положении делать было больше и
нечего – Ральф, как-то странно кивнув кому-то невидимому, встал в
дверях и сказал скрипуче:
- Катце. Простите. Я же не знал. Может,
мы…
- Как-нибудь сговоримся?
- Да, может… мы как-нибудь… (мирно
разойдемся, подсказал ему Катце, конечно, ё-мое, нужен ты мне, я и не
вспомню про тебя завтра, пусть твой шеф дергается по этому поводу)
сговоримся… я оскорбил вас…
Катце наблюдал, как рушилось,
ломалось, корежилось его лицо – один миг – и оно уже было другое… И
вот теперь Катце был уверен, что может, в общем-то, уважать этого
мужика, рассчитывать на него, когда-нибудь, если понадобится, – ни
одна тень, ни одна рожа, гримаса, ни одно выраженье – не запятнались
подобострастием. Были – разочарование, страх, ужас даже… и непонятки…
но не это чмошное «праастите, сэээр…»
- Да иди ты в жопу, Ральф. Дай пройти.
Он сам не знал, зачем поехал с этим
зеленоволосым; встреча оставила в душе нехороший осадок, застряла там,
как вонючий кусок горелого пластика. Катце знал, что испугал Ральфа и
причинил ему боль, но не знал, зачем сделал это. Вдвойне противно было
оттого, что Ральф не мог серьезно противостоять ему.
И уже почти выйдя, Катце вдруг
обернулся и сунул зеленоволосому, тоскливо маячащему в дверях, свою
визитку с домашним номером:
- Что-нибудь понадобится, позвони.
Ральф недоверчиво посмотрел на
протянутый ему шанс.
- Считай, что за мной должок, - сказал
Катце.
Он знал, что Ральф не позвонит.
Но через неделю он позвонил, и Катце
обрадовался ему. Неделя была пустая… если не считать, что стаут и рожа
Ясона на мониторе могут наполнить жизнь смыслом.
- Катце? – голос Ральфа звучал
неуверенно.
- Да. Привет, Ральф. Какие проблемы?
- Я… я не хотел бы по телефону…
- Мой сын… вы не могли бы дать ему
работу? Посерьезнее… – Ральф был такой же, как тогда, но теперь было
ясно, откуда эта его изможденность – так выглядят лица, изгрызенные
тревогой, - Я.. неделю думал и все-таки решил попросить вас…
- Что же ты так долго думал? – Катце
сделал непонимающее лицо.
- Тут проблема, Катце…
- Ничего не понимаю, Ральф. Не мычи.
Говори толком. Что с твоим сыном?..
В голове у Катце вереницей пронеслось
несколько вариантов ответа: ёбнутый, подсевший на дурь, в розыске,
подранный пет…
- Я просто думал, что работа на вас
заставит его почувствовать ответственность, - продолжал Ральф, -
Чтоб он занялся делом, наконец…
- А сейчас он чем занят?
- Если б я знал, - быстро ответил Ральф,
- Он шляется куда-то по ночам, но не приносит денег. Не понимаю, что с
ним. Я не разрешал ему зарабатывать тем, чем зарабатывают эти шлюшки в
штанах… я хотел, чтоб он научился делать что-то такое, что сможет его
прокормить и тогда, когда он вырастет…
- Похвальное желание, - буркнул Катце,
- Но странное. Для среднего цересского папаши.
- У меня никого больше нет, кроме него,
Катце, - Ральф слегка повысил голос, - или вы готовы отказать нам,
монгрелам, в праве испытывать какие-то нормальные чувства?..
- Ральф, сходи в сортир и оставь там
свой пафос, о’кей? И как так случилось, что ты, любящий папаша, так и
не узнал, куда шляется по ночам твой сын?
- Пытался, - Ральф ссутулил плечи, - Да
разве выследишь ночью в Цересе тринадцатилетнего пацана, если он сам
этого не хочет?.. А сам он не говорит. Я боюсь, что его втянули в
какое-нибудь дерьмо…
Как ни смешно, но после этой встречи
Катце почувствовал себя лучше. Стаут и призрак Ясона были суррогатами.
Смешной гордый Ральф и его непутевый сынок были настоящими. Хоть
что-то.
Ты ошибаешься, Ральф, думал он, совсем
не сложно отследить ночью в Цересе твоего парня – умеючи-то. Катце
знал, кому поручить эту работу, и уже на следующий день получил отчет.
И от души выругался.
Пацан-монгрел, 13-ти лет, черноволосый,
по имени Ленни, шлялся по ночам по одному, скажем так, очень знакомому
адресу. Да что ж такое, оставит ли прошлое меня в покое?! Вот уж кого
недоставало – так это еще тебя, полудурок…
Катце с трудом дождался вечера и поехал
в Церес.
Он остановился на лестничной клетке,
едва увидев, что дверь нужной ему квартиры не закрыта. Из нее падала
на темную лестничную площадку неровная полоска рассеянного света.
Катце закурил, вслушиваясь в доносящиеся из квартиры звуки.
Звук, собственно, был один – мужской
голос, тихий, но отнюдь не монотонный. Он тянулся, как провод,
временами искрясь в ломаных-ободранных местах… и искры эти, ей-Юпитер,
обжигали как настоящие… потому что Катце знал, о чем говорит
этот человек, но и в дурном сне не приснилась бы ему такая
трактовка упоминаемых событий.
Катце бесшумно вошел в прихожую.
Нет, он не узнавал этого лица. Куда
подевалась жесткость черт, где бешеные глаза, то и дело вспыхивающие,
точно фары, где презирающая весь мир ухмылка на тонких губах? Что с
тобой сталось, почему ты сидишь в своем старом кресле, мятый, как
пустая сигаретная пачка, почему твое лицо похоже на беззащитную
картинку из журнала, на которую так легко наступить каблуком… «Больно
смотреть» - расхожее выражение, но лишь глядя на тебя, можно
почувствовать, что оно значит. На тебя очень больно смотреть, потому
что сам ты – просто пустая оболочка боли. Поэтому твои глаза так
посветлели – цвет радужки слинял, выжженный изнутри – болью и снаружи
– пламенем Дана Бан. Я хорошо знаю, что такое пламя, я таскаю его в
себе, в глазах, в рыжих волосах, в пустом сердце, и меня оно не жжет,
как тебя.
А казался таким сильным…
Три вихрастые тени, трое мальчишек
перед тобою на ковре. Им необязательно оборачиваться, чтобы я понял,
почему они здесь. Вот этот, с черными космами – Ленни, сын Ральфа,
которому странный его папаша передал свою ненависть к зарабатыванию
денег посредством задницы, а как можно иначе – не научил, потому что
сам всю жизнь ходит полуголодный и с дырявыми зубами, подвозит
кое-кого на дряхлой тачке, но его слишком часто кидают, слишком часто,
чтоб можно было говорить о стабильном заработке. Вон тот – крошечный,
с прилизанными синими волосенками – бывший пет. Если он обернется, я
увижу тонкое большеглазое личико, смазливое и несчастное, вечно теперь
несчастное, потому что я и со спины вижу, как он сидит – у него много
чего отбито, добрый попался блонди. А вон тот – не маленький, лет уж
пятнадцати, верно, о, как он сидит, сгорбив спину, обтянутую кожаной
курткой, волосы торчат черными перьями, верно, он похож на того, про
кого идет речь…
И все они смотрят на тебя, слушают, что
ты несешь, ебанутый бедолага, а ты лепишь такой бутор, что весело
слушать, они молоды слишком и не понимают, что ты просто бредишь
нереализованными возможностями, несбывшимися мечтами.
Сколь удивительно в ЦерЕсе по ночам,
думал Катце, у нас появился свой сказочник, который расскажет о
великом Рики, который хотел изменить мир, дабы хладный взор Юпитер
обратился наконец ко всем униженным и оскорбленным. А Ясон… Ясон был
лишь средством. Орудием Великой Рикиной Революции. Рики хотел, чтоб
всем стало лучше.
Ты так и не простил ему Ясона, подумал
Катце. Ты так и не простил ему взлета.
Мальчишки недоуменно обернулись и
замерли, когда в комнате беззвучно появился невесть откуда усталый
рыжеволосый человек с незатушенным бычком в руке и негромко сказал:
- Гай. Ты ёбнулся?..
Взгляд Гая приковал Катце к месту – то
был ясный, как никогда раньше, взор, источающий мягкую грусть… но
стоило пройти мигу, как все переменилось, и явился прежний Гай,
супербычара:
- Пшел отсюда, мебель, шлюшка, -
противоречиво заявил он.
- Сам дурак, - мягко ответил Катце, и
то, что сделал он дальше, повергло Гая в состояние легкого ступора.
Катце прошелся по комнате,
сосредоточенно поднимая сидевших на ковре пацанов за шкирку, и
произнес:
- Пора домой, ребята. Быстро, быстро. А
то пинков надаю.
Ленни застрял в прихожей.
Катце понравилось его умное,
напряженное лицо.
- Иди домой, - сказал он пацану, - Тебя
ждет отец.
Ленни с ухмылкой вышел.
Гай таращился. Катце только сейчас
заметил, каким худым, почти прозрачным, стало его лицо.
Он по образцу пацанов присел на ковре
напротив него, спокойно и бесстрашно, хоть и понял, что Гая следует
опасаться, потому что крыша у него, по всей видимости, съехала так,
что никаким краном назад не задвинешь.
- Ну и на кой ты травишь им эти байки?
– спросил он, - Ты же знаешь, что всё было не так…
Гай смотрел на него ненормальным добрым
взглядом – тем же, что и на ребят.
- Гай? – Катце приподнялся и трижды
щелкнул пальцами – перед просветленными очами и обычным носом монгрела,
- Гай! Аллё, гараж?..
- Гараж – это хорошо, - сказал Гай
почти нормальным тоном, - Так что тебе, Катце? Рики не с тобой?..
Приехали, пиздец, подумал Катце.
Рики со мной. Конечно. Маячит за левым
плечом, как раз в ту сторону я сплевываю, когда мне тошно. Почему не
за правым? А там место занято…
Он встал и резко повернулся, словно
стряхивая с плеч бесплотные ладони призраков. Пошел на кухню.
Гора посуды в раковине. Полуоткрытый
пустой холодильник. Штук двадцать бутылок под столом. Что-то знакомое,
хм…
Завтра, подумал Катце, я займусь парнем
Ральфа. Я ему дело-то найду, такое, чтоб времени на глупости больше не
было. Завтра? Завтра уже наступило, дело за полночь. Стало быть,
завтра утром.
А пока…
Гай чокнулся. Он не поймет – или не
запомнит – или запомнит, да не так. Хуже-то ему уже не станет. Если уж
из Рики (из Рики!!!) он вымудрил борца с системой…
Катце давно научился использовать людей
– мягче и умнее, чем использовали когда-то его самого. И просчитал все
возможные варианты, как всегда в таких случаях. Он бы и с Ральфом
тогда того, кабы не его глупые гордые речи. Катце отдавал себе отчет,
что ему хочется этого, чтобы хорошо так, полноценно забыться – хоть
разок; но не с Ральфом, нет, тот был не дурак и не глухой, чтоб не
услышать, чье имя застынет на искривившихся губах Катце в этот момент…
и именно с Ральфом Катце не мог себе этого позволить. Это вопрос цены.
Он даже сходил за хавкой в ближайший
ночной магазинчик. По дороге прихватил бутылку стаута.
Нажратый и подпоенный, Гай был мил, что
твой пет, старающийся понравиться хозяину. Он косыми ясными глазами
смотрел на Катце, когда тот, глядя в пол, расстегивал его рубашку.
Блин, думал Катце, чем от тебя разит?
Сколько ты не мылся, пока был тут мессией униженных, оскорбленных и
прочих убогих, которые хотели, чтоб ты думал за них?.. Впрочем, амбре
не будет мешать… если я захочу.
… Катце, задыхаясь, усмехнулся, когда
над ним криво навис купол широкой мускулистой груди – Гай лежал на нем
и приподнялся сейчас своей единственной руке, пьяно свесив голову - и
Катце засмеялся, когда монгрел нежно произнес:
- Рики…
- Да, - ответил Катце, моргая.
Здоровая лапища перевернула Катце на
живот, так легко, словно ему было восемь лет.
- Рики мой… - дурной шепот, - Рики мой…
Катце лежал так, что его щека вжимала в
подушку его же рыжую прядь, он чувствовал запах своих насквозь
прокуренных волос, забивающий даже запах несвежей наволочки. Он
вскрикнул – Гай вошел сразу и до конца, впрочем, больно не было, Катце
взвыл от неожиданности… и неумолимости этого вторжения, лишающего его
разума.
- Рики… Рики мой…
- Ясон… ЯСОН, АААА!!! – орал Катце, сам
не понимая, что орет, да и член его все равно не мог, даже и
напрягшись до звона, высвободить семя… просто опал, да и всё, на этом
и всё, но тело еще горело, умоляя о снисхождении… И то, что Гай делал
с Рики после этого, как раз сгодилось – от нескольких быстрых,
сухих, благодарных поцелуев Катце наконец со стоном расслабился,
рухнул, замер, пытаясь как можно дольше удержать ускользающее видение
– лицо Ясона, склоненное над ним, с нервно дышащими полураскрытыми
яркими губами.
Как быстро, подумал Катце, когда
опомнился. И как хорошо.
Теперь он снова чувствовал свое тело,
чувствовал по-настоящему, член чокнутого Гая будто порвал холодную
пластиковую оболочку, под которой плоть, навеки лишенная любимых
прикосновений, немела и стыла, заквашивая в себе жизненные соки.
Он перелез через Гая, дрыхнущего
удивительно легким, милым каким-то сном – у Гая даже рожа разгладилась,
светилась, словно у малыша – и оделся, и выскользнул из так и никем не
запертой двери.
Дома Катце первым делом залез в душ,
удивительно приятно это было, до этого он мылся быстро, выскакивал и
тут же заворачивался в полотенце – а сейчас отвернул кран до предела,
стоял под горячими, барабанящими по коже струями долго, долго… а
потом с улыбкой посмотрел на себя в зеркало, рыжая грива прилипла к
левому плечу, в тусклом свете ванной комнаты казалось, что это просто
тень. Тень незримого крыла. Еще одно такое же – отрастить – и вылетишь
с Амой без корабля, вылетишь куда пожелаешь, на любую планету,
возможно и на ту, где обретаются мертвые блонди, бродят вразвалочку
убитые монгрелы и смеются замученные петы.
В комнате он закурил и сел перед компом,
но не успел включить, как раздался телефонный звонок.
Катце, все еще улыбаясь, вскочил и
по-кошачьи прянул к телефону.
- Катце? – неуверенный голос Ральфа.
- Да?..
- Больше не беспокойтесь. Моего парня
пристрелили этой ночью.
- Э?..
- Слишком близко подошел к какому-то
блонди…
bravenet.com