Парадокс Клиффа

Фрик

Фандом: "Ведьмак" А. Сапковского
Рейтинг: NC-17
Предупреждения: нет.

Кафедра естественных наук была любимым местом Радклиффа, особенно когда между лекциями случался перерыв, и остальные кафедры превращались в маленькие филиалы дома скорби: на родной магической почему-то собирались потрепаться все бездарности университета, на кафедре поэзии трещали наперебой два преподавателя, держащиеся разных точек зрения на будущее мировой литературы, кафедра философских наук гудела от студенческих голосов - там вечно стояла очередь на пересдачу, на медицинской кафедре травились мрачные байки и анекдоты на тему родовспоможения, неисследованных функций прямой кишки и хирургических инструментов, забытых самыми различными знаменитыми врачами в телах самых различных знаменитых пациентов. Особенно старался на эту тему рыжий профессор-низушек по прозвищу Русти.
Кафедра же естественных наук была местом тихим и захламленным, да к тому же расположенным в самом конце крыла. Здесь, среди запыленных чучел и прочих естественнонаучных бебехов, Радклифф, к перерыву успевающий ужасно устать от студенческого галдежа, прятался от коллег и что-нибудь читал. А то и просто сидел, прикрыв глаза и ни о чем не думая. Единственным человекообразным существом на этой кафедре был, к превеликому счастью Радклиффа, старый пожелтевший скелет с челюстью на пружинке. В скелете было что-то очень грустное, он был слегка кривоват и потому казался задумчивым, особенно тогда, когда кто-нибудь из студентов вставлял ему в зубы яблочный огрызок или трубку, похищенную у преподавателя философии. Сейчас скелет щеголял в темно-синем Радклиффовом берете.

О Радклиффе никак нельзя было сказать, что он не любил свою должность. Ему нравилось читать лекции, ему нравились студенты - и не какие-то отдельные и особо одаренные, а все студенты как таковые: его не переставала забавлять их наивность, их споры он слушал с удовольствием. Сами же учащиеся Оксенфурта относились к нему ровно-доброжелательно: на лекциях его всегда было достаточно тихо, ибо все знали, что Радклифф чародей, а стало быть, натура неврастеническая, его не стоит выводить из себя. К нему не питали той горячей любви, которой пользовался грубоватый и смешливый Русти Вандербек, и никогда не изводили, как изводили зануду и пуританина, преподававшего философию (Радклифф все время забывал даже имя этого мучного червя, по ошибке родившегося человеком, имя тоже было какое-то мучнистое и пресное). Но, как ни любил Радклифф университет, любовь эта - как и всякая, впрочем, любовь, была слегка отравлена обстоятельствами, от Радклиффа не зависящими. В данном случае - мигренью, которая у чародея начиналась от шума. Самое смешное, что никакие средства, в том числе и магические, на нее не действовали, и Русти Вандербек предложил единственное эффективное средство: топор...
От радикального средства Радклифф с тихим смешком отказался.
- И совершенно верно, - одобрил Русти, - голова у тебя золотая...  А я как раз заметил, что чем умней башка - тем больше в ней почему-то происходит неприятностей. Спазмов и тэ дэ. Это все нервы. Да все болезни от нервов.
- И только триппер от удовольствия, - закончил Радклифф любимую шутку Русти.
Впрочем, мигрень была не такая, чтоб и впрямь чистосердечно мечтать о топоре. Так, тихая и занудная, чем-то напоминающая противный зудящий звук, который издает расщепленное и воткнутое в стол перо, используемое студентами для расстройства психики преподавателей.

Радклифф рассеянно скользил взглядом по привычной обстановке. За стеклом топорщилась рыба-шар, усеянная шипами, пасть у нее была раскрыта. Скелет в берете тихо скорбел в углу. На столе валялся раскрытый и донельзя потрепанный и засаленный экземпляр Phisiologus'а.  На кафедре имелся престарелый шкаф, забитый весьма занятной древней литературой, Радклифф все мечтал разобрать его, да руки не доходили, хотя шкаф уже распух от книг и дышал на ладан.
Не так давно в аккурат на ноющую голову Радклиффа с этого шкафа рухнуло несколько ветхих томов. Тихо выругавшись, чародей принялся подбирать с полу корешки и рассыпавшиеся желтые страницы. Одна из обложек привлекла его внимание, и он недоверчиво покрутил книгу в руках, размышляя в тот момент о том, что не глупо ли ему, ученому, да к тому же успешно практикующему чародею, верить в знаки и приметы.
"Monstrum, или Ведьмака описание".
Радклифф стоял как дурак, нежно и бережно держа этот гнусный, мракобесный пасквиль, словно он был солдатскою вдовой, через двадцать лет после войны получившей письмо от пропавшего без вести мужа.
Одно это слово "ведьмак" на обложке...
С первым в своей жизни ведьмаком Радклифф познакомился в Венгерберге, когда гостил у своей хорошей подруги - чародейки Йеннифэр. До этого он только слышал о них.
Ведьмак, приехавший ночью и такой неуместный в заваленном побрякушками, коллекцией фалллических символов и тряпками доме чародейки, был беловолос, измотан и недвусмысленно не расположен к общению, а на Радклиффа зыркнул так, что чародей натянулся, как струна.
Вслед за чем Радклифф нечаянно услышал разговор в саду...
- Это что, твой новый хахаль?..
- А если бы я сказала "да"? -  голос Йеннифэр походил на урчание раздраженной кошки.
- Надоели мне твои... - начал ведьмак грубо, но чародейка еще более грубо оборвала его:
- А не заткнулся бы ты, Геральт?.. Я принимаю в своем доме кого хочу!
Радклифф беззвучно застонал. Он не боялся ведьмака, он просто не понимал Йеннифэр, которая до приезда этого парня была нормальным добрым человеком. Ну какого, вот скажите, какого черта она дразнит своего бандюгу, используя для этого живую красную тряпку?
В саду повисло молчание, а потом Йеннифэр тихо сказала:
- Только тронь его пальцем, ревнивый идиот, и я сделаю так, что твои яйца будут оранжевыми в синюю крапинку...
- Что ж, значит, мне не придется беспокоиться о заработке, - усмехнулся ведьмак, - буду показывать их на ярмарках.
- Не будешь. Я передумала. Здесь нужна более удручающая цветовая гамма... - фыркнула чародейка, а потом уже нормальным голосом добавила:
- Геральт. Радклифф мой друг. Просто хороший друг. А чтобы ты не принялся перебирать всех моих остальных хороших друзей, с которыми я спала, говорю тебе заранее: он не интересуется женщинами.
Радклифф вздрогнул и невидяще уставился на вызывающе эротический гобелен на стене. Он знал, как относятся к таким, как он, всякие настоящие мужчины с большой дороги, и с болью и яростью ожидал тех слов, которые сейчас непременно с усмешкой произнесет ведьмак. К черту, подумал Радклифф, только скажи мне что-нибудь этакое в глаза. Я тебе такую цветовую гамму устрою, что зеркала колоться будут от твоей неотразимости.
Но, к превеликому изумлению своему, услышал из сада только тихое:
- Надо же... Никогда бы не подумал. Такой красивый малый.
Идиот-то, подумал Радклифф, ты мне некрасивого чародея покажи, а?..
Йеннифэр словно знала, что Радклифф слышит их, и читала его мысли.
- Нет, Геральт, - заговорила она с легким вызовом, - что вы за странный народ, мужики... Вот про Филь Эйльхарт ты же знаешь?..
- Ну.
- И относишься нормально. Потому что она баба. А Радклифф..
- Да оставь ты его в покое, - буркнул ведьмак, - плевать мне, с кем спит твой Радклифф. Эка невидаль...
Действительно, эка невидаль, с облегчением подумал Радклифф, не дави на мужика, Йеннифэр, в самом-то деле...
С Геральтом они поладили сразу. Тот, перестав искриться от ревности, оказался спокойным и разумным мужиком. И им было о чем поговорить. Он с удовольствием вспоминал вечера, проведенные с Геральтом и Йеннифэр. Как понял Радклифф несколько позже, их сблизило то, что у каждого была своя проблема. Когда один начинал рассказывать, двое других принимались утешать и давать советы...  Йеннифэр с ее бзиком насчет бездетности, Геральт со своим бзиком насчет отсутствия эмоций и Радклифф со своей гомосексуальностью... Тарам-там-там, трое влезли в чан, и стал помойным чан. Корабль уродов, как сказал Геральт. Клуб неудачников, как добавила Йеннифэр. Хватит жаловаться, тихо сказал тогда Радклифф, мы просто хотим, чтоб нас пожалели, и что с нас взять - трое подкидышей, не знавших отца-матери. А на самом деле у нас все в порядке... Да, все в порядке. Ты, неэмоциональный ведьмак, любишь Йеннифэр - и чем ты, интересно, ее любишь?.. Геральт моментально предложил показать, чем, но Йеннифэр велела ему заткнуться, заявив, что Радклифф дело говорит. А ты, Йеннифэр, продолжал Радклифф, я всю жизнь тебе говорил - никакая не стерильная. Она у тебя в голове, эта стерильность. Просто ты не можешь успокоиться и связать свою судьбу хоть с кем-то, просто тебя пугает определенность - а для своего ребенка ты не хочешь неопределенности... Вот и определись... Ну, а у самого у меня уж и тем более все в порядке. Я ж не один такой. Есть мужчины, которые любят спать с мужчинами...  Йеннифэр, задумавшись над словами Радклиффа о ней, не заметила бреши в его рассуждениях. Геральт заметил.
- Насчет себя ты немножко загнул, Радклифф... - тихо сказал ведьмак, - да, ты не один такой, да, ты найдешь, с кем переспать... А как насчет того, с кем ты хочешь быть? Всегда?.. или ты тоже не терпишь определенности? Это не про тебя...
Будь Радклифф лет на пятьдесят моложе, он не знал бы, что ответить на это.
- Да при чем тут я, - сказал он, пряча глаза, - и при чем тут ты, и кто-то другой. Жизнь не терпит определенности, Геральт...
Потом оказалось, что Радклиффу вообще необъяснимо везет на встречи с ведьмаками... Во всяком случае, ни один его коллега по Оксенфурту не мог похвалиться тем, что знал двух ведьмаков лично. Не говоря уж о более близком общении.
 

Радклифф посмотрел на песочные часы. Половина песка была уже внизу, до конца перерыва оставалось полчаса. Целых полчаса...
Со стороны чародей, сидящий в кресле, наверное, казался не более живым, чем чучела и скелет. Он откинул голову на спинку кресла и закрыл глаза, отвернувшись от горячего солнечного луча, который падал ему прямо в лицо из-за полузакрытой шторы. Боль в виске почти утихла...
- ТЫ ЧЕГО ТУТ ЗАСЕЛ?..
Радклифф взлетел из кресла, как потревоженная несушка из гнезда, ему показалось, что он спит и голос этот, тихий, слегка сорванный вечными легкими простудами, ему приснился... Но голос продолжал:
- Я его ищу по всему университету, а он тут засел со скелетом...  как в склепе...
На пороге стояла фигура, настолько же уместная в университете, насколько может быть уместна селедочная голова в качестве украшения торта. Одно-единственное роднило этого человека с местным большинством - молодость. Ему было не больше двадцати-двадцати двух, этому парню с короткими рыжеватыми волосами и скуластой кошачьей физиономией. Ведьмаку Ламберту. Глухо брякнули о столешницу мечи, звякнула фляжка, шлепнулся дорожный мешок. А Ламберт уставился на шарообразную колючую рыбу и с детским любопытством поинтересовался:
- О! Это откуда ж такое приплыло?..
- А хрен ее знает, - чистосердечно ответил Радклифф с широченной улыбкой.
- Ну вот. Как тут узнаешь что-то новое. Ты и студентам так отвечаешь?..  - усмехнулся Ламберт, вслед за чем взор его остановился на скелете.
- Ну что ж ты, родной, без штанов, но в шляпе, - посочувствовал скелету ведьмак и приодел его в свою черную кожаную куртку, оставшись в чистейшей белой сорочке. С кружевами. Да еще яркий шелковый платок на шее, по эльфьей моде... В сочетании с физиономией эти детали наводили на определенные мысли. Так одеваются те, кто любит почем зря нарываться на неприятности. Геральт, насколько помнил его Радклифф, всегда носил простые рубашки. Ему наплевать было на брезгливые взгляды окружающих - "ведьмак".. Ламберт же молча демонстрировал всем, что он ведьмак и гордится этим, хочешь, пойдем поговорим...  Радклиффу это было знакомо - и он ведь когда-то, неважно когда, был молодым. И так же выпендривался по чародейской части, пока не огреб на орехи от скромненького мужичка, которого можно было принять за учителя храмовой школы и ни за кого иного, а он почему-то оказался исторической личностью, а именно Хеном Гедымгейтом, он же Герхарт из Аэлле.
Ламберту же Радклифф готов был простить и не такое, и тот об этом знал - и, разумеется, пользовался...
Радклифф и тут его понимал. Ламберт рассказал ему всю свою недолгую ведьмачью биографию - не даром, разумеется, а в обмен на такую же историю от Радклиффа...
Молодой ведьмак, с двенадцати лет безответно влюбленный в своего наставника (тут и выяснилось, что у Радклиффа с Ламбертом имеются общие знакомые)... а потом уехавший из Каэр Морхен - в свою жизнь. В свою жизнь, в которой не было не только любви, но даже и просто возможности удовлетворить свое желание. Ламберт был слишком горд, чтоб коситься на мужчин, и до полусмерти боялся обжечься даже на воде. И Ламберт был ведьмак. Ему не повезло с кругом. Если б он был чародей, ему было бы проще - чародеи вечно ставят себя НАД обычными людьми и презирают условности... И Ламберт дрочил по ночам, пока не увидел в оксенфуртском кабаке Радклиффа, с его умным лицом и темно-платиновой шевелюрой, с его слегка прищуренными от головной боли карими глазами...
История Радклиффа была длинней и занимательней. Его Каэр Морхеном была школа для чародеев в Бан Арде, в которой творилось по ночам то же самое, что в школе для девочек в Аретузе. Недаром же Йеннифэр вздыхала о том, что гендерная система обучения есть порочная пуританская выдумка, имеющая прямо противоположный эффект; чего не придумают умненькие, лопающиеся от желания подростки, чтоб удовлетворить это самое желание! Разумеется, в среде аретузских девчонок все это было более мягко и наивно; брутальный мирок Бан Арда был жесток; была, к примеру, в ходу - по ночам, само собой - карточная игра в "даму", или в "девочку", простая как медный грош. Ее и игрой-то назвать можно было, разве что учитывая риск, непременный атрибут хорошей игры. Четверо мальчишек, перетасованная колода карт, в которой, как известно, четыре дамы. А дальше каждый по очереди открывает карту... до тех пор, пока кому-то не попадется дама. Попалась - карты в сторону, и ты - девочка для трех остальных. А потом игра продолжается. Изначально шансы равны - четыре игрока, четыре дамы. Но случалось и так, что кто-то вытаскивал и вторую даму... Что ж, игра есть игра. Упорно избегающих этой игры презирали за трусость; и это при том, что влюбленность парня в другого парня, хоть какой-то намек на нежные отношения безжалостно высмеивались... Радклифф навсегда запомнил эту игру... она осталась в его памяти связанной с темнотой и частым дыханием, болью и запахом пота. Грубая чувственность, грубое удовлетворение, грубые словечки...  случалось, что "девочка" всхлипывала от боли; случалось, что кое-кому это нравилось. Радклиффу повезло в этом смысле, дурная игра не пригасила его чувственности и не научила наслаждаться чужими страданиями.
Ламберт утверждал, что в Каэр Морхен, где тоже жили мальчишки, не наблюдалось ничего подобного, и это было вполне объяснимо: ведьмачьи занятия выматывали подростков так, что по ночам хотелось спать.  Юных же чародеев наставники все же оберегали, хоть и делали вид, что это не так...  к тому же, им никто не вбивал в голову, что у них нет эмоций.  
 

- Клифф, - сказал Ламберт, прищурив золотящиеся глаза, - Я черт-те-сколько тебя не видел.
На их языке это означало: "я только с дороги, мотался черт знает где, полгода снимал штаны только чтоб посрать и помыться, и я хочу прямо здесь и прямо сейчас".
- Мог и раньше приехать, - небрежно бросил Радклифф. "Я тоже не железный, молодой человек, и я волновался, что тебе давно уже отгрыз голову жряк, именуемый также cinerea. А здесь и сейчас обломишься, терпел полгода и еще потерпишь, мне еще читать лекцию про голых гадов".
- Значит, не мог, - злой высверк желтых глаз, подергиванье тонких губ. ("Повыделывайся мне тут, и увидишь голого гада в брачный период  прямо здесь".)
- Ламберт, - умоляюще бормочет Радклифф. Глаза ведьмака отслеживают его беспомощный взгляд, брошенный на песочные часы. Песочная горка наверху - недоразвитому муравью не закопаться. Без колебанья Ламберт протягивает руку и переворачивает часы.
- Вот так. 
А здесь дверь не запирается, думает Радклифф, косясь на давно поломанный замок. Ламберт ловит и этот взгляд.
- Ты чародей или так, коновал-чудотворец?..
Щенок паршивый, бедная моя репутация.
Радклиффу хватает двадцати секунд, чтоб дверь намертво закрылась, что твои врата рая перед нильфгаардской армией, более того, снаружи торчит записка "Лекция отменяется по причине". По причине чего, Радклифф недоколдовал, будучи схвачен ведьмаком за шкирку и поставлен на колени.  Сильные пальцы гребнем входят в шелковистую платиновую шевелюру, ероша ее по шерсти и против, дергая почти до боли.
- Клифф, - это не обращение, это так, констатация факта "мой, здесь, теперь", - Клифф.
Клифф не может даже поднять голову, чтоб снизу вверх посмотреть в лицо Ламберта, а потому смотрит прямо перед собой. На сбитые костяшки другой руки ведьмака, на пальцы, расстегивающие пуговицу штанов.
- Оближи. А то получишь его всухую.
А Ламберт смотрит вниз, на Радклиффа, послушно разомкнувшего повлажневшие губы. Ламберту доставляет жуткое, на грани обморока удовольствие смотреть, как именно этот вот мужик, с его замкнутой физиономией, с его слишком умными глазами, берет в рот его член. Клифф чертовски красив, думает Ламберт - мысли едва бредут сквозь алый туман в голове - эльфья кровь, похоже, а красоту ничем не испортишь, я даже смотреть не могу, как искажаются его точеные черты, как его губы полируют мою красную деревяшку...  Клифф любит меня, он не делал бы этого, если б это было не так, он ждал меня, он БУДЕТ ждать меня всегда...
- Стой, хватит. Чего это ты? - спрашивает Ламберт презрительно. Радклиффа буквально трясет, его карие глаза разлились на пол-лица лужицами расплавленной вишневой смолы, и едва увидев это, Ламберт дергает его за шиворот так, что слышен жалобный треск швов на колете... Рухнув на четвереньки, Радклифф пытается расстегнуть ремень, его рука сталкивается с жесткой рукой ведьмака, более нетерпеливой и точной.
- Ну, держись.
Ламберт вечно врывается в него, словно оружие, наносящее смертельный удар...
Радклифф взвыл от боли, но тут же прикусил язык, и теперь только всхлипывает в такт размашистым движениям парня. Уже не больно, плоть вспомнила всё, что нужно. И стоять так уже трудно, хочется лечь, но Радклифф знает, что пока ему не позволят этого сделать. Рука Ламберта скользит вверх по его спине, задирая повыше колет и рубаху. Ламберт исходит слюной, когда видит обнаженную спину любовника, узкую и белую, с родинкой на крестце, когда эта спина прогибается в такт его движениям. Ламберту жаль только, что Клифф не разрешает себе орать - нельзя, не дома... хотя орать ему хочется, аж в глотке булькает...
Вскоре голова Радклиффа начинает болтаться, предплечья дрожат, колени отъезжают назад, и Ламберт позволяет ему лечь. Железные руки ведьмака легко удерживают поджарое тело над партнером, позволяя по-прежнему вгонять с размаху, на всю длину... Со стороны ведьмак хорош неописуемо: волосы дыбом, по подбородку полилась слюна, из глотки рвется какое-то кудахтанье, глаза мартовской кошки под пятым котом... Теперь Ламберт уже не чувствует ничего, его нет, на свете ничего не осталось от него, кроме... кроме... кроме беззвучно трещащего по жилке членааааааааааа!!!
Долгие бессильные, слабо посапывающие, конвульсивно подрагивающие мгновенья.
- Ой, - произносит Ламберт, - ё-мое... Кости чьи-то...
Радклифф с трудом косится на него. Ламберт с недоумением возится, что-то стукается об пол.
Выясняется, что то ли от неловкого движения, то ли просто от сотрясения половиц на парочку, пребывавшую в пароксизме страсти, обрушился грустный скелет...
- Это что, - Ламберт то и дело облизывает сохнущие губы, - аллегория?.. Memento mori...
- Другая, - хрипловато отзывается Радклифф, - ну, поговорка... "и у мертвого встанет"...
- А... - Ламберту плевать на скорбные кости. Ему нравится смотреть на любовника, который лежит на пыльном полу в своей модной, но находящейся сейчас в жестоком беспорядке одежке, да, и на его задницу, изящную и крепкую, словно ему каких-нибудь двадцать пять лет, а сколько на самом деле - никто не знает... Зато Ламберт знает, что эта самая задница будет сниться ему, когда он в очередной, стотысячный, раз будет спать один - и просыпаться после этих снов с мокрыми штанами.
Радклиффу не хочется вставать. Кровь пульсирует в теле жесткими, колючими и щекочущими, болезненными толчками, в голове полнейший туман, и Радклифф думает о том, что вполне честным будет уйти сейчас из университета, сославшись на нездоровье... он уже позабыл о записке, и думает о том, что вряд ли окажется в состоянии читать лекцию про гадов. Про гадов как-то ничего не помнится... не говоря уж про то, что читать сию лекцию ему в любом случае придется стоя, потому что сейчас ему казалось, что его отымели толстой веткой шиповника. Иллюзий много на свете. Кто спасается от вампира чесноком, а кто смазывает член слюной...
И лишь одно было замечательно.
У Радклиффа начисто прошла головная боль.  
 

Пока Радклифф дрожащими руками заправлял рубаху в штаны, Ламберт успел привести в порядок себя и скелет и протянул чародею фляжку:
- На, глотни. Что-то видок у тебя... Ну, неудивительно. Мне так еще никто не давал. Даже ты.
- Ах ты негодяй, - тихо и хрипло сказал Радклифф, сияя, словно мокрый хрусталь, - Ну, за это ты у меня всю ночь пролежишь носом в подушку...
- Там видно будет, - ухмыльнулся молодой ведьмак. Хоть и знал, что так все и будет... а как же иначе. С Клиффом шутки плохи, ой плохи... у него просто куда более отточенное чувство юмора...
Они вместе вышли из университета и шли по чистеньким, всегда многолюдным улочкам, не торопясь, спешить было некуда, а день был хороший, солнечный. Радклифф искоса посматривал на Ламберта и незаметно улыбался: он видел, что тот гордится им, ну точь-в-точь молоденькая дурнушка неожиданно симпатичным кавалером, и это было так наивно, так не шло к этому жесткому, как жильный хлыст, парню с неприятной ухмылкой и злыми желтыми глазами, одетому как бандит, провожаемому неодобрительными взглядами "порядочных людей"...  "У меня есть Клифф!" - это было в каждом шаге, в каждом выстреле из прищуренных век, в каждом взлете короткого рыжеватого чуба... Клифф, Радклифф, кивающий на поклоны знакомых и незнакомых, Радклифф из Оксенфурта, магистр магии и естественных наук, член Совета чародеев, Радклифф, мой Клифф с высокими скулами и миндалевидными глазами, с солнечным ореолом вокруг платиновых волос.
Пойдем домой, думает Радклифф, и будем пить вино и говорить обо всем, на полгода вперед. Но сначала...
 

- Ну, иди сюда... - говорит Радклифф. Двери заперты. Шторы задернуты. Ламберт стоит в двух шагах и ухмыляется:
- Ну ты и соскучился...
- Щ-щенок, - с удовольствием произносит чародей, и следующие слова Ламберт не понимает... и не сразу осознает, что вся его одежда исчезла. А вот куда?..
- Мне вообще-то нравились мои шмотки, - цедит Ламберт.
- Новые куплю. Или сотворю. Заныл, как девчонка. "Шмотки"!.. - Радклифф откровенно смеется, сам-то он час назад без сомнений вывозил свой синий с серебром бархат в вековой пыли кафедры естественных наук... и Ламберт дергает уголком рта:
- Что за подлые чародейские штучки!..
- Это разве подлые... Подлые - это вот!..
Ламберт только ахнуть успевает - и вот он уже, как и обещано, лежит на покрывале носом вниз, а запястья словно притянуты невидимыми веревками к резной спинке кровати...  Ламберт молчит, хотя ужасно хочется выматерить Клиффа по семи кочкам.

Ламберт молчит...
- Упрямый какой...
Ламберт грызет губы.
- Поразительное самообладание в столь юном возрасте...
Всему есть предел. И сдержанности тоже. Ламберт молчал, когда муля, то бишь одна из разновидностей низших вампиров, располосовала ему плечо до кости. Ламберт молчал, когда его драл когтищами котолак. Ламберт, в конце-то концов, молчал тогда, когда яд риггера, попавший в рану на бедре, разнес по его паху жидкий, невыносимый огонь... честно говоря, ведьмак думал, что после этого проблем с сексуальным удовлетворением у него не будет, как и с неудовлетворением, впрочем...
Но Ламберт не мог молчать теперь, когда эта глазастая хитрая чародейская морда с эльфьим налетом склонялась над его лицом... и не только лицом... Невидимые веревки давно исчезли - что в них нужды, когда тело ведьмака и без них подчинялось любому невысказанному приказу? Клифф, думал Ламберт, ну сколько можно, как же ты любишь со мной возиться до последнего, нежно тянуть меня к грани, после которой я теряю мозги... зачем, ведь и сейчас можешь все, отдерешь как захочешь, зачем, Клифф... я ведь уже готов, какое там драть меня, только сунь палец мне в зад - и всё, дрянь ты этакая...
Ламберт встречает отчаянным воплем нежное, почти неощутимое прикосновение двух пальцев, раздвигающих ему ягодицы, и кончает, едва лишь головка члена касается краешка плоти у его входа... но кого это интересует? Член плавно и неумолимо входит в его задницу, и жаждущие расслабления мышцы судорожно сжимаются снова, почти до боли, Ламберт ерзает под Радклиффом, ему почти хочется отшвырнуть его прочь, но жалкое ерзанье по шерстяному покрывалу неожиданно приятно, колючее, жесткое, член Ламберта снова твердеет, будто ничего еще не было, и теперь Ламберт замирает, ему хочется, чтоб Радклифф продолжал вгонять ему еще, только глубже, пусть порвет, пусть что угодно...
Радклифф рывком выходит из него и переворачивает содрогающееся тело, аккуратно пристраивает длинные ноги ведьмака себе на плечи и входит снова, и Ламберт опять орет дурниной, потому что теперь член не член, а дубина какая-то, словно до глотки впирается, дышать трудно...  Сама эта поза добавляет в вопли Ламберта визгливую нотку, потому что взгляд любовника теперь жжет его беззащитное лицо, Ламберт и с зажмуренными глазами чувствует этот взгляд, и это непереносимо, это как по приказу дрочить у позорного столба, это мучает, это до полусмерти доводит, ведь Ламберт не баба, далеко нет, а поза эта лишает его самого ценного преимущества беззащитного мужчины - возможности скрыть свои чувства...  а это унизительно до невозможности... или до оргазма. У Ламберта бегут слезы из-под закрытых век - потому же, почему переволновавшийся вдруг ощущает неодолимый призыв помочиться.  Радклифф же - чисто чародейский эгоизм - нисколько не волнуется о том, заездит или не заездит партнера. Полгода, стучит у него в голове, полгода! я! ждал! тебя! и еще! столько же! придется! ждать!!!

Ожить обоим удается спустя четверть часа. Ламберт высовывает язык, но у него не хватает сил облизать губы, и Радклифф вяло вливает ему в рот воду из чаши, стоявшей на тумбочке. Прохладная струйка течет по подбородку ведьмака, помогая ему прийти в чувство.
- Чтоб я с тобой еще раз... - Ламберт силится ухмыльнуться, - тебя б натравить на мужскую обитель, давшую обет целибата...   сука ты, чародей поганый, и кровь твоя эльфячья...
- А ты ведьмак, - ухмыляется Радклифф в ответ, - и твои физические возможности...
- Иди на ...!
- Хоть сейчас!

Полчаса тихих слабых прикосновений, а потом Ламберт, слабо, светло и мстительно улыбаясь, взбирается на Клиффа, и проходит еще полчасика... после такого-то - все получается медленно, нежно, долго, Радклифф тихо сопит под парнем, Ламберт незаметно, еле-еле приподнимается над ним, почти не вытаскивая, да и не надо это. Теперь - после того, как полгода ожидания вылиты с семенем, потом и слезами - можно и так. Долго, нежно. Словно любящие супруги. Впрочем, любящие супруги - редкость, думает Радклифф, уплывая. Как и вообще - любящие, а не алчущие плоти ли чужой, души ли, всего вместе ли...   

- Клифф, все время забываю спросить у тебя... В тебе ведь есть Hen Ichaer?
- И немало, - улыбнулся Радклифф, - четверть. Разве не видно, Ламберт?
Тот кивнул - видно, видно. Старшая Кровь всегда видна, даже если преизрядно разбавлена человеческой, и уши круглые...
- А почему ты спрашиваешь?.. Не любишь эльфов?
- Да нет. Что они мне, что я им... Мне всегда везло на эльфов.
- Что удивительно, - мягко отзывается Радклифф, - временами весьма сволочная публика.
- Согласен.
Вино искрится в бокале, ведьмак смотрит сквозь бокал на пламя камина. Радклифф блаженно вздыхает. Для полного счастья ему недостает только кошек. Но три его кошки ушли, ничего не поделаешь, не любят они ведьмаков...
Радклифф и Ламберт продолжают болтать. Ведьмак рассказывает о своих чудищах, Радклифф о своих студентах, и им хорошо. Ни о чем, что считается важным, они при встречах не говорят - их встречи редки, и остаток их не стоит тратить не пустые разговоры.

- А еще я тебе расскажу про Аэни, - говорит Ламберт, и вся его дерзость вмиг слетает, а лицо становится почти виноватым, - мне будет не по себе, если я не расскажу.
- Итак?
- Это было в Блавикене, - говорит Ламберт, - я встретил его и решил, что это надолго.
Aeni, думает Радклифф, "огонь". Не имя. Скорей всего, сокращение от имени. И воспоминание - из Бан Арда еще, обидная боль оплеухи и орущий на него мастер Райеан - "никогда, Радклифф! никогда не смей пробовать черпать силу из огня!" 
Но все - пробуют...  вот и Ламберт, очевидно.
- Эльф? - спрашивает Радклифф.
- Полукровка...
Ламберт рассказывает - спокойно, не повышая голоса, но Радклифф ни намеком не дает понять, что может рассказать эту историю за него, пусть без подробностей. О случайной встрече, о тянуще-неодолимом, как сладкий зуд в заживающей ранке, притяжении глаз, о внезапном ожоге от якобы случайного соприкосновения руки с рукой. О нескольких пропавших из жизни днях, проведенных на разгулянной предшественниками кровати на втором этаже трактира.  В эти дни ты не помнил, кто я такой, правда? Все как обычно...
- Он готов был на все ради меня... Когда я сказал, что должен ехать, он собрался за пятнадцать минут и поехал со мной, - продолжает Ламберт, - прошла неделя... и я бросил его, сбежал поздно ночью. Почему? не знаю, сначала было хорошо, а потом... потом...
Потом он стал для тебя обузой, подумал Радклифф, потом звезды над большаком стали не так крупны и ярки, потому что рядом постоянно светились его глаза, потом радость побед над чудовищами стала пресной, потому что он встречал тебя как героя. Потом ты разучился быть один, Ламберт...  разучился всему, что умел. Разучился просыпаться в одиночестве и самостоятельно согревать свою душу - всегда рядом было тело, источающее тепло, и внимательные глаза, и сочувственный голос. Дурные привычки прилипают быстро, и ты стал собачонкой своей собаки, Ламберт... Твое маленькое Aenyell'hael, твое первое крещение огнем. Тебя ведь потом жег стыд, палила боль, но ожоги от пламени свечи быстро заживают, Ламберт.

- Уезжаешь?
- Да.
- Ну, удачи тебе.
Ламберт долго смотрел на Клиффа, и чародею показалось, что во взгляде ведьмака тускло блеснула искорка разочарования.
Ага, подумал Радклифф, сам ты спокойно оставляешь меня, но не можешь понять, почему я так же спокойно расстаюсь с тобой. С некоторых пор это начало тебя задевать... тебе безумно страшно, что на самом деле между нами ничего нет... Ты неправ. Между нами - крепкая эластичная нить, вживленная в сердца. Не больно, когда растягивается, будет больно, если лопнет, потому что ослабнет вдруг натяжение, в котором весь смысл.
А еще между нами - пропасть в сто с лишним лет. Но это так, к слову. 
 

- Любовь связывает... - говорит Радклифф, - Но тот любящий, который не освободит связанного любимого - не истинно любящий... Вывод: любовь - связь, которая освобождает...
- Парадоксик, - с удовольствием отзывается ведьмак, - Парадокс Радклиффа. Нет... Клиффа.... А если парадокс... Значит, какая-то твоя посылка несостоятельна, Клифф.
- Устрани ее.
- Хм, что-то ума не хватает...  - подумав, сказал Ламберт.
- У меня - тоже, - улыбнулся Радклифф.
Я не хочу тебя отпускать... или хочу поехать с тобой.
Но этого Радклифф никогда не сказал бы вслух.