Дети багряной травы

Фэндом: роман "Голоса травы" Трумэна Капоте.
Рейтинг: NC-17
Предупреждения: нет.

Честно скажу – я не обрадовался, когда получил письмо от Райли Гендерсона.

Я только-только закончил университет и уже чувствовал себя этаким адвокатом, как и мои друзья, с которыми мы регулярно посещали один маленький уютный бар и надирались там до полного вдохновения, и вели бесконечные споры…да вы знаете, как обычно бывает: любой молодой человек отчего-то считает, что достичь благословенной земли под названием Настоящая Взрослая жизнь можно, только переплыв бурное море из чистейшего шотландского виски.

А тут вдруг этот конверт, прилетевший из того странного лета, когда мне было 16, и я мечтал подружиться с Райли Гендерсоном, и мы еще ушли из дома вместе с Долли и Кэтрин и жили – всему городу на потеху – в огромном скворечнике в развилке старого платана в Приречном лесу. Я боялся вскрыть конверт – Богом клянусь, у меня дрожали руки…мне всё казалось, что выпорхнет из него что-то такое, что снова превратит меня в угрюмого шестнадцатилетнего мальчишку, который стеснялся плакать над гробом Долли – пока не увидел, как Райли Гендерсон и судья Чарли Кул захлебываются слезами, обнявшись, как два осиротевших малыша…

Райли поздравлял меня с окончанием университета; спрашивал, как я намерен дальше строить свою карьеру и не хочу ли вернуться – ему, мол, нужен хороший адвокат, не прощелыга какой-нибудь, а старый друг для такого дела – самое то.Потом он упрекал меня, что я не приехал на похороны Чарли Кула («замечательный был старик…») – а у меня ведь были экзамены…да и не будь их – не успел бы я к похоронам, хоть ты тресни, я и известие о смерти его получил черт-те когда, его, должно быть, уж похоронили. Далее Райли рассказывал о том, что Мод ждет второго малыша – и выражал горячую надежду, что хоть в этот-то раз будет пацан, впрочем, если и нет – он не особо расстроится, вон Бетти какая славная, уже просится с папой на охоту…

Это было хорошее письмо, хоть и суховатое, взрослое такое, и не было в нем того, чего я так боялся: не закачалась перед моими глазами багряная индейская трава, не летели листья, и не кружилась в первом и последнем своем танце на чердаке Долли в халате и огромных шлепанцах на тонких иссохших ногах, чтоб упасть через минуту в объятия своего напуганного до колик в заднице шестнадцатилетнего кавалера в дурацком святочном костюме… упасть, вскинув одну руку к пылающему лбу, а другой схватившись за грудь, в которой лопалось сердце… а потом мы снесли ее вниз, и Кэтрин, с блестящими от слез черными щеками, зажгла все лампы в доме…

Я дочитал письмо до конца, до подписи – «С приветом, Райли Гендерсон» - и вдруг увидел, что он не удержался-таки…в самом-самом низу, под подписью, было криво – совсем непохоже на четкий почерк всего письма – нацарапано: «А платан еще помнишь?..»

Помню ли я?..

Именно тогда старый Чарли Кул говорил, как важно иметь человека, которому можешь рассказать все-все… И тогда я готов был с ним согласиться – не ведая о том, что случится этой же ночью…а если б я это уже знал, то возразил бы – нет, не ВСЁ надо рассказывать, даже самому близкому человеку… Я ведь услышал от Райли такой рассказ – и потом старательно хоронил этот маленький кусочек жизни в памяти, так и вспоминал: мы ужинали на дереве, потом легли спать, а утром Райли разбудил меня, и мы пошли к старой лодке, плавали в холодной реке, и я поймал сома голыми руками – первую и последнюю рыбу в своей жизни, между прочим, рыбак из меня никакой, не то что из Райли и того же Чарли Кула. Ну, а то, что случилось между тем, как мы улеглись, и утренней рыбалкой, я просто как бы забыл…старался, во всяком случае. Может быть, потому, что все последующие события долгое время казались мне карой Господней за тот кусочек лунной ночи, когда…

…я проснулся оттого, что почувствовал, как кто-то вроде как топает по деревянному настилу, и, кажется, даже подскочил с испугу: мне почудилось, что до нас добрался наконец наш тупорылый друг – шериф Кэндл. Но Кэтрин, под боком которой я пригрелся, продолжала храпеть, как целый полк, а я разглядел в лунном свете, сеющемся сквозь листву, вихрастую башку Райли и хотел было уже спросить, чего он колобродит среди ночи, но не успел – Райли быстро, словно дикая кошка, и совершенно бесшумно соскользнул вниз. У меня хватило соображения не окликнуть его – за Кэтрин я не беспокоился, у нее под ухом можно было смело палить из пушки времен Гражданской войны, но судья и Долли… Знаете, как бывает: смотришь на сладко спящего ребенка и думаешь, что разбудить его потянет на смертный грех…вот и с ними было так же. Они лежали нос к носу и дружно сопели, им было так тепло друг с другом, так крепко они спали…

Тут я подумал, что Райли, скорее всего, отправился по нужде, и попытался снова заснуть, но сон отчего-то уже не шел. Да и Райли не возвращался. Я не знал, сколько прошло времени – хотя часы судьи по-прежнему свисали на цепочке с ветки, словно золотое яблоко, я не мог разглядеть циферблат.

Я поднялся – сразу стало прохладно и как-то неуютно – и посмотрел вниз, но увидел только темные травы да верхушки кустов, которые показались мне поверхностью таинственного моря, в которое Райли нырнул с головой – и прохладная шелестящая темнота поглотила его и убаюкала, а утром, когда всё станет обычным – и трава, и кусты, мы уже не сможем его отыскать…Глупые, детские это были мысли – я-то уж знал, что в нашем лесу бояться некого и нечего не только Райли, но даже Долли.

Но куда же он пропал?

Я стал осторожно спускаться с дерева, думая только о том, что негоже мне идти разыскивать Райли, словно он пятилетний сопляк какой-нибудь: я так и слышал его холодный смешок: «Чего тебе, Коллин, балда ты этакая?» А я ведь так мечтал, чтоб он стал моим другом…и теперь – когда он остался с нами на дереве – особенно. Мы все – городские мальчишки – завидовали этой его чертовой независимости, хотя чему тут, если подумать, было завидовать-то – Райли ведь пережил такое, о чем лучше и не вспоминать, а матушка его, красавица Роза, до сих пор проживала в сумасшедшем доме где-то на побережье, и даже он сам, верно, не знал, жива ли она еще… Райли с сестренками жили совершенно самостоятельно, и у каждого пацана из нашего города, думаю, хранился в потайном шкафчике сердца этакий набор картинок, от которых реветь хотелось – Райли с рыжеволосой Мэми Кэртис; Райли в своей красной спортивной машине с трубою иерихонской вместо сирены; Райли с ружьем и крапчатой легавой у ноги; Райли в белом костюме; Райли с розами, купленными на день рожденья старшей сестренки Элизабет… Каждый из нас хотел быть как Райли, да только зелен был виноград, да еще и родители у завистников были живы, прости меня Господи… Из всех Райлиных поклонников один я был круглым сиротой – но и мне до него было как до небес, нас разделяли не только два года, но и тысячи миль, откатанных им на красной машине, да толпа девчонок из тех, что вешались ему на шею как околдованные…

Где-то совсем близко дикая кошка заорала, как полоумная – у меня чуть сердце не выскочило из груди, и я подумал, что Райли, верно, пошел пристрелить эту оручую тварь, да вот только это тоже было глупое предположение: чтоб ночью охотиться на дикую кошку, надо самому быть дикой кошкой, по меньшей мере.

Я остановился по тропинке – похоже было, что и Райли шел по ней, во всяком случае я не слышал, чтоб он шуршал кустами. Вот только куда он шел – в сторону города или в сторону леса? В лес, решил я, зачем бы ему идти к городу?

Я брел и брел по тропке, вокруг которой смыкались черные кусты, иногда норовящие хлестнуть по глазам хищно протянутой веткой, зацепить за рубашку, взъерошить против шерсти волосы – этакие странные часовые на страже лесной тишины, мрачно шепчущиеся за твоей спиной…

Я вовремя увидел силуэт Райли – и встал как вкопанный. Не знаю уж, что было б, если б я наскочил прямо на него, но уж ничего хорошего, это точно, думаю, одним фонарем под глазом я б не отделался.

Райли стоял на коленях на полянке, залитой серебристым лунным светом, в тени старого платана – почти такого же, на каком был наш древесный дом, и мне стоило большого труда его разглядеть, не обнаружив себя… мне казалось, что я топаю и шуршу, как лось, но Райли ничем не показал, что хоть что-нибудь слышал. Что он там делал?..

…Директор нашей школы утверждал, что есть только ДВЕ вещи, от которых любой мальчик в кратчайшие сроки может тронуться умом. Первой из этих вещей было курение, а вторая…второе… Вот этим-то и занимался сейчас Райли Гендерсон, его запрокинутое лицо было беззащитным и безумным, и его рука, белея в темноте, ритмично двигалась туда-сюда

Я пораженно замер.

Не то чтоб его занятие было для меня в диковинку – где уж там. Когда я втрескался по уши в Мод Райордэн, мне начали сниться сны, причем в снах этих я видел не ее, а какую-то неизвестную девчонку, высокую, с пышными формами, ничуть не похожую на мою любовь – Мод была невысокая, худая как карандаш… После снов этих на простыне оставались мокрые пятна, ну, а когда я не мог заснуть, то обычно способствовал своему скорейшему умопомешательству, как сказал бы директор школы, а по утрам ходил вялый, сонный и придавленный сознанием греха. А Мод, после того как я сводил ее потанцевать в отель «У Лолы», даже не разрешила мне ее поцеловать, хотя хотелось мне этого прямо-таки до звона в ушах… Но со мной-то все было ясно, а вот зачем ЭТО понадобилось Райли, которому было уже восемнадцать, перекатавшему в своей машине всех шлюх из нашего городка?!

Я стоял, как дурак, слушая тяжелое дыхание Райли и глядя на его ритмично скользящую туда-сюда руку…и вдруг он напрягся и сдавленно вскрикнул, еще дальше запрокинув вихрастую башку, бессильно уронил руку…и сам рухнул ничком, издав какой-то странный звук, похожий на стон подстреленного зверя.

Он лежал так где-то с минуту, и тут плечи его напряглись, и он всхлипнул. Я просто ушам своим не поверил – но пришлось: Райли плакал. И это, если хотите, было куда более не предназначенным для моих глаз зрелищем, ибо для меня видеть плачущего Райли Гендерсона было тем же, что наблюдать Иисуса, грабящего городской банк. Но, удиительное дело, авторитет Райли нисколько не пошатнулся в моих глазах, я любил его в эту минуту больше, чем когда-либо еще, меня тянуло к нему…может быть, именно из-за того, что я обнаружил, что непробиваемый Райли умеет реветь, как самый обычный мальчишка. Мне было так жаль его, что ноги сами вынесли меня на серебристую полянку, и я сел рядом с ним и тронул его за плечо:

- Райли? – я не знал, что еще говорить, - Ты чего?

Он невнятно простонал что-то сквозь сцепленные зубы, но не дернул плечом, не сбросил мою руку. Вскоре рыдания стихли, но не сами собой – он словно закусил их зубами и затолкал куда-то вглубь нутра, по телу его пробежала судорога, и он окончательно смолк, только дыхание еще со свистом рвалось сквозь стиснутые зубы. Затем он приподнялся, поддернул штаны, вытер лицо рукавом рубашки и сел, понурив голову, не глядя на меня. Наверно, он понял, что я не знаю, что надо говорить, и потому заговорил сам:

- Ничего, ничего…Это все судья…всю душу мне перебуробил, старый дурак… - Райли сказал это как-то так, что стало ясно – он совсем не считает Чарли Кула дураком.

Райли вдруг подобрался, и его глаза сверкнули, как мне показалось, недобро:

- Ты всё видел, да, Коллин?

Я еле кивнул. Мне казалось, что вот сейчас Райли встанет и размажет меня по стволу старого платана, но ничего подобного не случилось…глаза у Райли снова потухли, и он опять заговорил:

- Все, что я вам сегодня рассказал – это правда…да только не вся… Самое плохое я не рассказал, побоялся, да при Долли такого не расскажешь… Она ведь леди, понимаешь?

Я снова кивнул.

- Помнишь, судья говорил о том, что любовь…начинается с листка, с дождя, и где уж мне любить девушку и заботиться о ней, если я даже о малости такой, как листок, не могу позаботиться?.. Он прав…да только знаешь, почему я такой…бесчувственный словно? С девчонками, и вообще?

Он сжал голову руками, словно ожидая молнии небесной, и простонал:

- Я просто…я…

Я ничего не понимал. Тут он снова справился с собой, губы его сжались в белую ниточку, и он пробормотал:

- Ты знаешь эту историю про моего сукина дядю?

Я знал эту историю, как и все в городе. После того, как матушка Райли сошла с ума и попыталась утопить своих маленьких дочек в ванне, его с сестренками опекуном стал его дядюшка Хорейс Холтон. Райли было тогда лет девять, что ли, и они с дядюшкой как-то сразу не поладили друг с другом. А когда Райли было пятнадцать, он спокойно уселся в дядюшкину машину и покатил в забегаловку «Потанцуй-пообедай» в компании с рыжей Мэми Кэртис, которая была чуть не на пять годков постарше его. После чего Хорейс Холтон заявил, что засадит Райли за кражу автомобиля, на что Райли при всем народе взял да и обвинил его в том, что он прикарманивает их с сестрами наследство, да еще и в глаз ему засветил (правда, в школе у нас поначалу ходил слух, что Райли пытался пристрелить дядю прямо там, среди столиков и танцующих парочек).. Разбирательство, затеянное судьей Чарли Кулом, подтвердило правоту слов Райли, и Хорейс Холтон собрал манатки да и смылся в Новый Орлеан, причем фонарь под глазом у него еще даже не пожелтел. С этого, собственно, и началась у Райли совершенно самостоятельная жизнь, служившая главным предметом нашей зависти… Мне тогда было тринадцать, и я помню, как мы на большой перемене дружно восхищались смелостью Райли…

- Ну так вот, - голос Райли напоминал тихий шелест умирающей травы, - Я ведь и тогда рассказал не всё – то, что этот чертов дядя нас потихонечку грабил, это были цветочки, Коллин… Я и в морду ему дал не за это – да я б его убил бы, если б не боялся, что сяду в тюрьму, а сестры одни останутся.

- А за что, Райли? – спросил я, стараясь не показывать, как мне это интересно – у меня даже голос, помню, задрожал.

- Знаешь, старый Карпер – тот, которого из города выгнали – мне однажды сказал: «В маленьких городках втайне происходит много такого, что даже и вообразить страшно». Он был прав…и знал, о чем говорит, потому что сам всегда все делал в открытую – да и что он плохого делал? Да, хотел на той цветной, соплячке пятнадцатилетней жениться, но так она ж его любила! И он ее… Чего им было мешать? За что его выгнали, а? – тихая ярость рокотала в голосе Райли, как далекий гром, глаза горели, обычно мальчишеское, простое лицо стало серьезным и взрослым – и очень красивым, я даже подумал в ту минуту, что никого красивей Райли не видал, разве что Мод Райордэн…

- Так что ж дядя-то, Райли? – осторожно напомнил я.

Он шумно вдохнул, и его лицо исказилось, он низко опустил голову, но все же ответил:

- А дядя…дядя стал таскать меня к себе в постель с того момента, как мне исполнилось десять…

Бывают слова, которые падают прямо в сердце, как жгучие черные звезды – но тебе всё кажется, что ты и не слышал ничего, всё примерещилось… То, о чем рассказывал Райли, было как черные метеоры, летящие в мое сердце из какого-то другого, ужасного мира, о котором я не имел в свои 16 ни малейшего представления…и хорошо, что не имел.Я сидел, как пучеглазая кукла в витрине с игрушками, и Райли, казалось, тоже был неживой – как фарфоровая кошка…Не знаю, сколько мы так сидели, и тут где-то рядом ухнула совка, и Райли шевельнулся – повернул голову, рассеяв злые чары.

- А почему же ты… - начал я и осекся, и он поглядел на меня со злой, беспомощной улыбкой. Он понял, что я хотел сказать – «почему же ты не рассказал Чарли Кулу, вообще кому-нибудь...» И я прочитал в его прищуренных, блескучих глазах: «А ты сам, Коллин, рассказал бы о таком кому-нибудь, случись это с тобой?» Нет, подумал я, ни за что. Никому. Никогда. Я, наверно, просто пошел бы и повесился на дикой сливе на пустыре.

- И продолжалось это почти до последнего, - злым металлическим голосом продолжал Райли, - Пока мне не исполнилось 15. Тогда я взял его ружье и сказал, что башку ему прострелю, если он еще раз ко мне притронется…Но самое поганое не это, - голос сорвался и стал совсем мальчишеским, детским, - а то, что я про себя знал, что мне нравилось это! Не с самого начала – сначала боль была дикая – и не все время…но несколько раз – да…Вот с тех пор я словно порченый какой-то… - он снова уронил голову, и я перестал видеть его лицо, - Я столько девчонок перебрал, и почти со всеми было неплохо…а в снах…

Его затрясло, и он, как замерзший ребенок, вдруг подвинулся ко мне, тесно прижался, я его обнял.

- В снах я делаю это с каким-то парнем, я даже не знаю, кто он…его лицо каждый раз чуть-чуть меняется, вроде он – и в то же время не он.И слава Богу, что я его не знаю – думаю, если б мне снился кто из нашего города, я бы…я бы руки на себя наложил… И каждый раз я просыпаюсь, и меня колотит, как проклятого, потому что у меня… - он не сказал слова, показал жестом. Я понял его. Любой мальчишка понял бы. А я…мне казалось, что я тоже вижу сон – страшный сон, и грезятся мне шепот Райли Гендерсона, его слезы и он сам – но у него тоже нет лица, оно спрятано тьмой, словно Райли зачем-то надел дамскую шляпку с траурной вуалеткой… А я обнимаю его, словно я взрослее его, старше. Сильнее.

Я чувствовал, какие худые, острые у него плечи и как гулко бухает в его груди сердце. Ворот его старой голубой рубашки был мокрый – от слез или от пота, волосы липли ко лбу.

Мы долго просидели так…а потом я почувствовал, что он сунул свою крепкую горячую ладонь мне между ног.

- Помоги мне, Коллин, - еле слышно.

Меня затрясло тоже, и тут он посмотрел на меня своими серыми глазами – почти спокойными – посмотрел так, что страх вдруг отступил, легко так отодвинулся, как пыльная фанерная фигура в тире. И – Богом клянусь – мне показалось, что я услышал музыку, скрипку – есть у нас один такой забулдыга, Дженкинс, пьяница, который за четвертак может сыграть на свадьбе, так вот – ветер в вершинах деревьев вдруг зазвучал, как его дребезжащая скрипка. И тут мне начало чудиться, что всё это какое-то колдовство, вроде индейского, и мы с Райли начинаем какой-то обряд, который отгоняет злых духов. Глупо конечно, но что с меня тогда было взять – мне было 16, и башка была полна бредней да воображаемых ужасов…

Я почувствовал, как у меня встало, а Райли вдруг поцеловал меня в губы, а потом еще.

Я мечтал о дружбе с ним – а это уж ни в какие ворота не лезло, но не хотел я в тот миг ничего, кроме как помочь, потому что любил его, и ему это было нужно. У меня даже страха никакого не было – рядом с Райли можно было вообще ничего не бояться. Он был мужчина, и я хотел быть таким, как он.

Мы как-то бестолково возились в траве, горячие руки Райли расстегнули мне ширинку, а потом заставили лечь на спину, и в лопатку мне впился какой-то сучок, отсохший от дерева, но я не передвинулся, потому что почувствовал дыхание Райли там, а потом – что-то твердое, и влажное, и горячее…Райли взял мою штучку в рот! – одна мысль об этом едва не лишила меня сознания…а потом я воочию увидел черные небеса с черными звездами на них.

Когда он отпустил меня, у меня, как выражаются эти ребята из бильярдной, «яйца звенели», а стояло так, что я подумал, что директор школы был почти прав – так можно и дурачком остаться…И тут Райли – он сдернул рубашку и опять стянул штаны – ничком лег на траву, я как в бреду смотрел на его худую, блестящую от пота спину, на островок темного пушка внизу, там, где начинался изгиб к его плоским мускулистым ягодицам…

- Ну же, Коллин, - пробормотал он почти с отчаянием, - Ну…

Что ну? Я не знал. Я ведь и с девчонкой еще ни с одной не был…

- Райли… - я уж почти заикался от всего этого – от возбуждения – от стыда – от бессилия…

- Ложись на меня, - прошептал он, и это прозвучало как шепот умирающего.

Я сделал это, было неудобно и как-то непривычно, но тут он засунул руку меж нашими телами и сам вставил мою бестолковую штучку куда нужно.

- Коллин, давай, - его шепот был уже свистящим, яростным.

Я неуверенно двинул бедрами – и чуть не заорал, так это было…

Моя штуковина с трудом пробилась во что-то узкое, горячее, восхитительно тугое, и тело Райли выгнулось подо мной, это было как немой знак одобрения, и я – я ведь был чертовым девственником! – задергался на нем, как нервный породистый кобелек, которого впервые притащили на случку… Кажется, Райли кричал…Кажется, я тоже... Башка у меня до краев налилась горячим шоколадом, и в ней плавала одна лишь идиотская мысль: «Если они там на дереве проснутся, то подумают, что это орут дикие кошки…» Да мы с Райли и были как две дикие кошки…

Это было недолго, семя выплеснулось из меня, как вода из разрубленной пожарной кишки, и я рухнул в траву…точней, то, что от меня осталось. Прошло, я думаю, не менее получаса, прежде чем я решился открыть глаза и убрать свою мокрую штуковину в штаны. Райли уже сидел, как и раньше, но теперь его поза была не напряженной, а какой-то усталой…и спокойной, словно из него вылились все его кошмары. А ветер все так же шумел в верхушках деревьев, но пьяная скрипка Дженкинса умолкла, обряд был закончен…

Райли вдруг дернул меня за рукав и пробормотал:

- Иди…иди, Коллин, ради Бога…

А в глазах его я прочитал другое (и нимало не удивился): «Если хоть одна душа узнает об этом, Коллин, я, возможно, убью тебя». И это была не угроза…даже не предупреждение. Райли знал, что ему не придется убивать меня. Никогда.

К нашему платану с домом на ветвях я шел, шатаясь, как пьяный.

Я думал, что уже не засну.

Да, в свои 16 я ничего не умел, но нельзя сказать, что ничего не знал. Во всяком случае, знал уже многое из того, что взрослые прячут от детей под липким, душным одеялом тайны. Были и похабные рисуночки, шелестящие по рядам в классе, залапанные потными ладонями и, как уточки, ныряющие под парту при приближении учителя. Были и – я говорил уж об этом – дурные сны и мокрые простыни. Были и случайности – так, однажды я шлялся на заднем дворе почты – где-то с полгода я увлекался марками, ну, а на заднем дворе, в мусорном ящике, порой валялись вскрытые пустые конверты – многие жители нашего городка были так нетерпеливы (а может, известия из настоящего мира были так редки), что вскрывали пришедшие на их адрес письма тут же – и шумно делились своими впечатлениями от письма с почтмейстером Полом Джимсоном…Так вот, на выброшенных Полом конвертах попадались иногда интересные марочки, но только марочки эти вылетели у меня из головы сразу, едва я увидел – были ранние сумерки – какое-то движение, там, меж мусорным ящиком и поленницей. Я тут же спрятался за ящик – было мне тогда десять лет, а мальчишки, кроме, разве что, самых толстых и неуклюжих, умеют, когда нужно, оставаться незамеченными и при этом углядеть и услышать всё, что им интересно – так вот и я увидел и услышал… Я ведь всю жизнь был недомерком, пока меня Кэтрин не вытянула, и в свои десять был ростом с восьмилетнего.

Там – между ящиком и поленницей – было что-то навалено, я никогда не приглядывался, то ли сено, то ли ветошь какая-то, что ли…и вот на этой ветоши были жена Пола Джимсона и приятель нашего шерифа Рэй Оливер. Она была такая худышка, а он такой огромный, что удивительно было, как он ее не раздавит ко всем чертям…из-под его тела торчали ее худые, белые, как у ощипанного цыпленка, ноги, которые судорожно дергались и сжимали его огромную задницу в синих рабочих портках…

Пол Джимсон тогда болел, не помню уж чем, и она по утрам таскалась с его тяжеленной сумкой, набитой газетами, простуженная, страшненькая, как смертный грех, и наша Долли всё жалела ее…да и я тоже, пока не увидел всего этого… Да что там жена Джимсона…будто я не видел, как моя любезная тетушка Вирена льет слезы – этакий сочащийся влагой памятник – глядя на фотографию…нет, не парня, которого любила в юности, и не мужчины, которого унесли от нее северные ветры – дела и обязанности…а пухлощекой девахи по имени Моди-Лора… Историю Вирены и Моди-Лоры я тоже знал… И все это было для меня не то что бы грязным…нет, я чувствовал, что просто НЕ СТОИЛО мне все это видеть – то, что пока трудно понять. 

И вот тогда, шатаясь на своей тропке, ведущей к древесному дому, я подумал вдруг, что то, что сделали мы с Райли, ничуть не грязнее этих историй…

Противу ожиданий, я заснул сразу и даже не слышал, когда вернулся Райли.

А утром он разбудил меня хлопком по плечу…а потом стер воспоминания об этой ночи своей беззаботной дружеской ухмылкой…

Думаю, мы остались друзьями, потому что нас навеки соединило тепло древесного дома, и мы вместе пережили его штурм… А потом я уже прощал ему все – даже то, что он навсегда увел от меня мой прекрасный среброволосый призрак – Мод Райордэн.

А потом умерла Долли.

А потом я уехал…

Я многое повидал, пока учился и снимал самые дешевые комнатушки в самых дешевых меблирашках. Были там и парни с девичьими глазами и нежными улыбками, которые они дарили многим – в том числе и мне, угрюмому и сутулому студенту, со всех сторон обложенному латынью и гражданским правом. И я уже знал, что этим ребятам нужно от меня…но для меня они были все равно что навязчивые девчонки. Ни один из них не годился и в подметки моему детскому божеству из маленького южного городка, божеству, сделавшему меня мужчиной – Райли Гендерсону…Здесь, в огромном городе, среди хорошо обеспеченных болтливых молодых людей, он был бы странен, если не смешон – с его ковбойской угловатой повадкой, с его небрежным голосом и засученными рукавами рубашки, обнажающими длинные мускулистые руки, но…все они, тем не менее, не достойны были завязать шнурки на его башмаках. Точно так же, как все девушки, которых я встречал, и вместе не слились бы в одну маленькую, тощую, большеротую Мод Райордэн с ее платиновыми волосами и тихим напевным голосом.

И все же, девушки – это другое дело… Я вел себя не лучше, чем остальные студенты, но – вот уж чудо чудное – стоило лишь моим отношениям с какой-нибудь девчонкой перейти в ненужную мне стадию, то бишь, когда влечение мое умирало, и оставалось лишь сочувствие и деликатность – перед глазами вставало лицо Райли, такого, каким он был до свадьбы с Мод – безусое мальчишеское лицо, глядящее на меня прямыми, смеющимися глазами…

Странно, но факт – та сумасшедшая ночь в лесу навсегда излечила меня от извечной человеческой потребности – выдавать действительное за желаемое. Продавать самому себе всякую дешевку – за любовь, грубо выражаясь.

Я спрятал письмо от Райли, глубоко зарыл в бумагах в самом нижнем ящике стола, и подумал, что дешево отделался.

Напрасно…все было напрасно.

Наутро я уже покупал билет на поезд, который довезет меня до города моего детства, до багряной, колдовской травы, шепчущей на разные голоса, до Райли Гендерсона, женатого на Мод Райордэн, счастливого отца и удачливого бизнесмена, которого когда-то я – и никто другой – спас от морока, от наваждения, от проклятия существовать без любви.

Я надеюсь, что сейчас он сделает для меня то же.

По дружбе.

Мне не нужно ни Приречного леса, ни воплей дикой кошки,  ни звуков скрипки давно помершего пьяницы, застрявших в ветвях деревьев.

Мне нужен один только взгляд Райли Гендерсона – его прищуренный серый взгляд – и обряд начнется снова.

Наша городская церквушка, я уверен, стоит на своем месте, но она не дождется в этот раз прихожанина по имени Коллин Фенвик. Я не приду исповедоваться во грехе.

Лучше уж я схожу туда, где колышется красная индейская трава.

И я думаю – надеюсь – мечтаю – что мы с Райли сходим туда вместе…